— Тебе не о чем беспокоиться, — заверил меня Мацуо, собиравшийся на работу. — Я сам слышал, как матушка велела Уильяму принести сверху стулья, тебе останется только проследить за тем, чтобы он расставил их как в церкви. Клара знает, как именно.
— Но матушка хотела цветы и ещё говорила что-то о столике для председательницы, и… ах, и рояль надобно отодвинуть к стене! Матушка так сказала. Как жаль, что она уехала! — воскликнула я в неподдельной тоске и тревоге.
— Не делай из холмика гору! Клара со всем справится, — заверил меня Мацуо и устремился прочь, заметив, что сосед уже подъехал в коляске к нашим железным воротам и машет ему рукой.
Я понимала, что он прав, Клара действительно накануне убрала комнаты и сделала всё необходимое, но тем не менее я ощущала беспомощность и отчаяние.
И вот в годину моих испытаний я увидела, что по нашей лужайке идёт пожилая соседка, она порой заглядывала к матушке поболтать. Я выбежала из дома, радушно приветствовала её и спросила совета.
— Рояль не мешает, — сказала соседка. — В комнатах хватит места, даже если соберутся все гости. Ничего больше делать не надо, разве что принести ещё стулья. Но… — она обвела взглядом большие сдвоенные залы с кружевными шторами на окнах и высоким зеркалом в позолоченной раме, — без стола посередине выглядит пустовато. Быть может, вы расставите в залах японские вещицы из ваших верхних покоев? Они будут как нельзя кстати и создадут чудесную атмосферу.
Едва соседка ушла, как я принесла сверху японские вещицы и украсила ими залу. Потом поставила в вазу ирисы в соответствии с изысканными, но строгими правилами икебаны и отошла посмотреть на дело своих рук.
Полюбовавшись цветами, я медленно обвела взглядом комнату. И меня охватило разочарование. Что же не так? Японские вещицы редкой, изящной работы, вазы с цветами очаровательны, но по какой-то таинственной причине матушкины залы никогда ещё не казались такими невзрачными. Взгляд мой упал на маленькую медную курильницу для благовоний, её подарил мне в детстве один из детей господина Тоды для моего набора праздничных кукол. На американской полке курильница выглядела нелепо; я подняла глаза, увидела гравюру с танцующим фавном и почти что в истерике схватила курильницу с полки. Мысли мои с быстротой молнии устремились в прохладные светлые комнаты нашего дома в Нагаоке — украшений мало, и каждое на своём месте, — и меня осенило. Мои японские сокровища выглядели бы красиво в подходящем для них окружении, здесь же они не казались красивыми и не прибавляли прелести нашим парадным залам. Они были всего лишь курьёзными, несуразными безделушками. Я поспешно их убрала, перенесла в кухню вазу с икебаной, которую составляла с таким тщанием, побежала на луг за нашим каретным сараем, нарвала маргариток и пушистой травы. И вскоре наполнила все вазы в доме, независимо от их формы и цвета, свежими полевыми цветами. Комната выглядела очаровательно, цветы идеально гармонировали с просторной лужайкой, что сбегала зелёной волной к каменной серой стене.
— Запад есть запад, восток есть восток, — сказала я и, облегчённо вздохнув, рухнула на диван. — Пожалуй, пока я здесь, забуду о принятых стандартах красоты, ведь просторным, свободным, уютным комнатам матушки подходит лишь прелесть естественности.
Глава XVIII. Странные обычаи
В нашем пригороде была большая каменная церковь; денег в приходе вечно не хватало, и кружок прихожанок, так называемое Дамское общество помощи, чтобы собрать денег, время от времени устраивал ярмарки или концерты, на которых порой выступали наши местные таланты.
Однажды вечером мы с матушкой и Мацуо пошли на один такой концерт. В программе были классические вокальные произведения. Одарённая певица, дочь богатого горожанина, училась музыке в Европе. Я знала её как застенчивую девушку с нежным голосом и изысканными манерами; тем сильнее было моё удивление, когда, едва заиграла музыка, солистка бодро и непринуждённо вышла к публике, с улыбкой раскланялась и, придав лицу живое выражение, разразилась высокими звонкими трелями, показавшимися моему непривычному уху диссонансом — странным, однако волшебным: признаться, ничего удивительнее я в жизни ещё не слыхала.
В памяти моей остались стремительность, блеск, высокие звуки. Словом, полная противоположность нашей классической музыке, где преобладают приглушённые краски, медленные движения и мягкие глубокие тона. Вдобавок нашу музыку, как живопись, надо воспринимать глазами, не только ухом. В противном случае её прелесть ускользает.