Но меня мучила совесть. В Японии при входе в дом принято разуваться, снимать верхнюю одежду и головной убор. И Тиё, конечно же, поступит неучтиво, если в садике останется в пальто, как если бы это была шляпка, но я догадывалась, что воспитатель примет её прелестное красное пальтишко с кружевными манжетами и воротничком за иностранное платье — не теплее обычной одежды. Подумать только, я воспользовалась невежеством воспитателя, пошла на обман! Я вспомнила Кисимбодзин и подумала, что, наверное, в сердце каждой матери таится демоница.
Я со вздохом поднялась на ноги и принялась собираться. Подошла к зеркалу сделать причёску и замерла с пристыженным смешком. На миг меня охватило суеверное сомнение: что, если в отражении я увижу тень лжи в моей душе?
Я отправилась прямиком в ближайшую лавку и купила ткани на хифу — просторную, но приличную и элегантную домашнюю накидку на кимоно, зимой её подбивают похожим на паутинку шёлковым волокном из опустевших коконов. В Японии нет одежды теплее и легче. Мы с Таки и Судзу весь день провели за шитьём, и наутро Тиё благополучно отправилась в садик в хифу поверх американского платья.
После этого случая я и решила заменить американскую одежду дочек на японскую.
В цепи моих воспоминаний о том, как мы обживались в Японии, есть ещё одно звено, не такое печальное. Когда берут рикшу, то принято, чтобы первым ехал более уважаемый человек — то есть родитель впереди, ребёнок сзади. Но я всё время тревожилась, что с моими маленькими непоседами что-нибудь случится, и отправляла их обеих в рикше впереди себя. Однажды мы ехали по оживлённой улице, и я заметила, что Ханано выглянула из рикши и лихорадочно машет мне, выпрямляется едва ли не в полный рост, лишь бы привлечь моё внимание к столику и двум бамбуковым стульям в витрине лавки. Девочки умоляли меня купить их. Но о том, чтобы принести их в наш очаровательный домик, не могло быть и речи: ножки стульев испортят мягкие татами, да и чужеземная мебель в японской комнате выглядит неэстетично. Но дети такими глазами смотрели на эти стулья, что я всё-таки их купила и велела прибить к ножкам ровненькие дощечки, чтобы не повредить пол. Назавтра стулья должны были привезти.
Рано утром я отправилась за покупками и вернулась домой к полудню. Каково же было моё удивление, когда я вошла в гостиную и увидела посередине комнаты бамбуковый стол, по бокам от него стулья, на одном сидела Ханано, на другом Тиё. Ни книг, ни игрушек при них не было. Судзу сказала, они просидели так час, время от времени менялись местами, но в целом сидели смирно и тихонько беседовали.
— Что вы такое тут делаете, дети, — спросила я, — почему сидите так тихо?
— Ничего, просто отдыхаем! — ответила Ханано.
Чуть погодя Тиё сказала:
— У бабушки стулья мягкие, а у этого край бугристый. Ханано, давай опять поменяемся местами.
Потом возник вопрос с постельным бельём. Гордость японской хозяйки — чтобы подушки были не только красивые и изящные, но и подходящие. Матушка передала нам с Таки достаточно шёлка и льна для детских постелей. На белье Ханано — под стать её цветочному имени — был узор из цветов четырёх времён года: тут и там тёмно-розовую ткань испещряли разноцветные бутончики. На постельном белье Тиё — а её имя значит «тысяча лет» — по синему небу летели белые аисты и плыли облака. Таки и Судзу несколько дней шили подушки, а когда они были готовы, Судзу постелила девочкам рядом; я сказала, что сама уложу дочек, а служанок отпустила на уличную ярмарку, которую открыли возле храма неподалёку. Я принялась раздевать дочек, но тут ко мне заглянули подруги, и я оставила детей готовиться ко сну самостоятельно.
Подруги засиделись допоздна. Я слышала, как возвратились Таки и Судзу, и вскоре из детской донёсся гомон. Голос Ханано произнёс громко и чётко по-английски: «Это нечестно! Не надо! Это нечестно!» Затем что-то забормотали по-японски — жалобно, сонно, — тихий шелест — негромкое: «Простите, что вас потревожила, досточтимые. Спокойной ночи!» — скрипнула раздвижная дверь, зашептали и — тишина.
Как только гостьи ушли, я поспешила в детскую. Девочки крепко спали. Я дождалась Судзу — она ходила запирать ворота — и выяснила, что случилось. Верная Таки по возвращении заглянула к детям — проверить, всё ли благополучно, — и увидела, что «цветок в чужих краях» спит под одеялом с летящими журавлями, а девочка, чьё имя означает долголетие, мирно дремлет под цветами четырёх времён года. Выработавшаяся у Таки за всю жизнь привычка к порядку пришла на помощь и вынудила исправить путаницу. Таки рывком сдёрнула с Ханано одеяло, подняла её сильными руками, поставила перепуганного ребёнка на ноги, подхватила Тиё, плюхнула её на постель Ханано, бормоча непрестанно: «Маленькие невежды! Маленькие невежды!» Не обращая внимания на негодующие протесты Ханано, уверявшей, что они с сестрой намеренно поменялись постелями, «просто так», Таки уложила Ханано, накрыла одеялом, вежливо поклонилась, пожелала спокойной ночи, тихонько задвинула двери и удалилась бесшумно, точно боялась разбудить спящего ребёнка.