Глава XXIX. Японка былых времён
Однажды днём, когда мы с сестрой шили у меня в комнате, к нам заглянула Ханано. Бумажные двери по случаю тёплой погоды сняли, и комнаты от сада не отделяло ничего. Мы видели, как сидящая в столовой возле хибати матушка с длинной изящной трубкой в руке смотрит в сад, и мысли её явно витают далеко.
— Матушка счастлива в этом доме, — заметила сестра. — Лицо у неё спокойное, умиротворённое, как у великого Будды.
— Вот интересно, — задумчиво проговорила Ханано, — случалось ли досточтимой бабушке хоть раз в жизни по-настоящему сильно, чрезвычайно разволноваться.
Сестра моя со странной улыбкой взглянула на Ханано.
— Я не помню, чтобы она когда-либо обнаруживала волнение, — медленно ответила сестра. — Даже в ту тяжкую пору, когда мы покинули старый дом, матушка сохраняла уверенность и спокойствие. И командовала всеми, как генерал на поле битвы.
— Ой, расскажите! — воскликнула Ханано и села прямо. — Расскажите же мне об этом.
— Может, и правда стоит рассказать, — вставила я. — Ханано уже достаточно взрослая, ей можно об этом знать. Расскажи ей всё, что помнишь о жизни нашей матушки.
И сестра рассказала Ханано, как матушку — ей тогда было всего тринадцать лет — усадили в свадебный паланкин и в сопровождении вереницы слуг (возглавляли шествие копьеносцы, а замыкали стражи её отца) отправили в новый дом. Наш отец был первым советником в княжестве, и невеста его приехала в особняк настолько просторный, что за долгие годы, в нём проведённые, в некоторых комнатах так и не успела побывать. Мужа она видела редко, обязанности правителя заставляли его часто ездить в столицу, и молодая жена занимала время тем, что писала стихи на изящных серебряных и золотых карточках или играла со служанками в куклы — в конце концов, она была ещё ребёнком.
Со временем родились сын и две дочери, но мать относилась к ним как к прелестным куколкам, поскольку о них целиком заботились няньки, а у сына, которому предстояло унаследовать фамильное имя, было столько слуг для всевозможных поручений, что матушка видела его лишь в урочные часы. Он был её сокровищем, она его очень любила и ещё больше гордилась им. Вот так в просторном и безмятежном особняке текла приятная и совершенно однообразная жизнь юной жены.
А потом всё изменилось, ибо тучи войны сгущались над нашей страной. Муж постоянно рассказывал молодой жене о всяких важных событиях и однажды уехал из дому по делу, наполнявшему её сердце трепетом. Молодой жене было немногим более двадцати лет, но она сознавала долг жены самурая; с внезапно проснувшейся женской смекалкой матушка призвала к себе наставника своего маленького сына и велела переодеть мальчика в лохмотья — ведь если бы его отец попал в беду, то и жизнь его наследника оказалась бы в опасности, — после чего отправила сына под защитой верного Миното-доно в наш родовой храм на горе. А сама принялась ждать; день ото дня тучи сгущались всё грозней. И однажды тёмной дождливой ночью в дом её прибыл воин с известием, что отца взяли в плен и везут в столицу. Около полуночи, когда в храме ударит колокол, отец должен проезжать у подножия горы, и матушке разрешат побеседовать с ним.
Матушка вперила в гонца пристальный взгляд. Если это ловушка, что станется с её сыном?
— Вы самурай? — спросила она.
Гонец величественно положил руку на рукоять своего меча.
— Я самурай, — ответствовал он.
— Друг вы или недруг, — продолжала матушка, — если вы самурай, я поверю вам.
Поверить-то она поверила, но время было опасное, так что матушка вымыла голову и под обычное платье надела смертный наряд. После чего, сунув за пояс кинжал и, наказав своему преданному слуге по имени Ёсита, что бы ни случилось, хранить верность юному господину, сообщила гонцу, что готова.
И они отправились в дождь и тьму — воин, чьи мокрые доспехи блестели в свете фонарей, и матушка в смертном наряде под платьем. Они шли по пустынным улицам, по узким тропкам одиноких рисовых полей и наконец достигли извилистой дороги у подножия горы. Там они принялись ждать.
Наконец в темноте показались огни, послышался глухой топот носильщиков; шаги приближались и наконец остановились. Паланкин, накрытый верёвочной сетью, опустили на землю; справа и слева его стерегли воины. Носильщики отошли в сторону. Матушка подняла глаза: сквозь квадратное оконце на неё смотрел бледный отец. Их разделяли скрещённые копья воинов. Отец произнёс:
— Жена моя, я доверяю тебе свой меч.
И всё. Родители сознавали, что те, кто внимательно их слушает, ждут слова о сыне. Матушка лишь поклонилась, но отец понял, что она догадалась.