Папа снова спустился по лесенке вниз и позвал Попполино. Он звал его ласковым сладким голосом, который жутко злил меня. А теперь они оба уже были в мастерской. Попполино, сидя на гипсовом бюсте наверху под самым потолком, таращился на папу, а тот манил обезьяну вниз. И вот тогда-то это и случилось снова.
Как-то раз Попполино стал раскачивать гипсовый бюст, а потом, разбежавшись, прыгнул на него. Это был большой бюст горного советника, и когда бюст разбился и осколки разлетелись по полу, раздался ужасающий звук. Попполино висел на занавеске и кричал от испуга, но папа не произнес ни слова.
На этот раз вниз рухнуло что-то такое же большое, я лишь услыхала грохот, потому что смотреть больше не смела.
Когда все стихло, я поняла, что Попполино спасся от беды у папы, и его утешили. Через некоторое время они должны были вместе пойти гулять в парк. Я внимательно прислушивалась.
Вот на Попполино надели бархатный плащ и шляпу. Застегивая обезьяне пуговицы на плаще и завязывая ленту на шляпе, папа говорил не переставая, а Попполино жаловался и рассказывал, что ему пришлось пережить!
Вот они вышли в тамбур. Дверь стукнула, когда они отправились гулять.
Я встала, собрала всех своих гипсовых животных и бросила их через балюстраду вниз в гостиную. Спустившись по лесенке, я взяла каменный молоток и превратила их в пюре, а гипс втерла ногами в ковер. Затем я снова поднялась наверх и влезла в клетку обезьяны. Я уселась в его газеты и стала выдыхать что есть силы на все, что лежало в клетке, микробы краснухи. Когда папа и Попполино вернулись домой, они, оказывается, уже побывали в магазине и купили салаку.
Я лежала под одеялом и слышала, как папа посадил в клетку Попполино. Голос его звучал радостно, и я поняла, что Попполино угостили лакрицей[25]. Потом папа перешел на мои нары и хотел угостить лакрицей и меня.
— Обезьянья еда! — сказала я. — Я не ем то же, что и тот, кто разбивает скульптуры!
— Но они были неудачные, — возразил папа. Просто прекрасно, что Попполино их разбил. Как ты?
— Я, пожалуй, скоро умру, — ответила я и еще глубже нырнула под одеяло.
— Не будь дурочкой! — сказал папа.
Я не ответила, и он спустился вниз в мастерскую и принялся за работу. Он что-то насвистывал. Я слышала, как он ходил взад-вперед перед вращающимся шкивом, насвистывал и работал.
Я чувствовала, как в пальцы моих ног заползает, пробуждаясь, нечистая совесть. И чрезвычайно быстро, прежде чем она успела подняться выше, я уселась и стала вязать. Но уже не прихватку для горшка, а пуловер для Попполино. Никогда не знаешь, почему и каким образом люди радуются и испытывают желание работать. Да и насчет бацилл тоже ничего не знаешь. Лучше не думать слишком много, а как можно быстрее уладить все добрым делом.
ЛЕТАТЬ…
Мне снилось, что множество людей бегало внизу по улице. Они не кричали, но слышно было, как их ботинки стучат по тротуару, много тысяч ботинок… а в мастерской горел красный свет. Мало-помалу бегущих осталось не так уж много, и в конце концов стали слышны лишь шаги самого последнего, бежавшего так быстро, что он упал, а потом поднялся и побежал снова.
Потом все сузилось. Каждый предмет мебели стал казаться длинным и узким и исчезал где-то вверху на потолке. Что-то проползло под тряпичным ковриком в коридоре. Оно тоже было узеньким и ползло посредине коридора, иногда очень быстро, а иногда — очень медленно. Я попыталась войти в спальную, где мама зажгла керосиновую лампу, но дверь была заперта. Тогда я взбежала по лесенке на нары. Дверь в клетку Попполино была открыта и я слышала, как он шлепал где-то вокруг в темноте и жаловался, как обычно делает, когда очень холодно или когда он чувствует себя одиноким.
Вот оно поднимается вверх по лесенке, серое и спотыкающееся. Одна нога у него сломалась. Это был призрак дохлой вороны. Я вбежала в гостиную и взлетела под потолок, как муха. Я видела под собой внизу словно в глубоком колодце, который все дальше и дальше опускался вниз, гостиную и мастерскую.
Я и потом продолжала размышлять об этом сне, особенно о том, чтобы летать, и решила делать это как можно чаще.
Но сделать это не пришлось, мне снились уже совершенно другие вещи. В конце концов я стала сочинять свои сны сама, прежде чем заснуть, или как раз когда просыпалась. Сначала я выдумывала все самое ужасное, что только могла, и это было не особенно трудно. Когда ужасов было более чем достаточно, я прыгала и, оторвавшись от пола, взмывала ввысь, улетая от всего… Самое ужасное оставалось внизу в глубине колодца.