Но Петр Петрович, по привычке щурясь на потолок и протирая очки концом галстука, медлил ставить отметку.
— Ну-с, у кого есть вопросы?
Поднялись руки. Маня, Маня-то! Сперва выкинула вверх кулачок, потом разжала пальцы и потянулась за рукой с парты. У-у, бессовестная!
— …Еще есть культурное растение — зеленый горошек, — бубнила запаренная Верка. — Из него приготавливают консервы. Еще — цветы канны. Они придают комнате культурный вид…
Поникли белые крылышки фартука, и в голове у Верки был сплошной ералаш.
Петр Петрович листал дневник.
— Т-так. У вас в городе был при школе опытный участок?
— Да, на нем юннаты работали.
— А ты?
— Я не придавала значения, — растерялась Верка.
На перемене ее обступили ребята. Веня Потапов моргал и, оттопыривая толстую нижнюю губу, то и дело дул себе на нос, словно комара отгонял.
— Не придавала значения!..
Ни слова не сказав больше, он пошел вразвалочку, руки в карманах. Ребята потянулись за ним.
С Веркой остались Маня да Леня.
— Авторитета у тебя, — затрясла Маня сережкой, — ну… ни капли нет!
— Нет… — Леня смотрел на Верку сочувственно. — Ничего, мы тебе его пособим нажить.
На стенах в коридорах — и это было необычно— пестрели плакаты, репродукции из журналов, диаграммы… Свободного места нет!
Долго простояла Верка одна у картины. На ней бронзовый солдат с мечом, попирая сапогами фашистскую свастику, держал на руке маленькую девочку, доверчиво обнимавшую его за шею.
И похожа девочка на Верку — точь-в-точь такой была она маленькой. А солдат — на Петра Шереметьева, каким он представлялся Верке в ее тайных, никому не известных мыслях.
Он, солдат Петя Шереметьев, прошел с боями полмира, чтобы спасти эту девочку, и застыл в бронзе — на века. Застыл, держа навечно меч в руке. Тяжелый грозный меч, разбивший фашистскую свастику.
Никого у Верки нет дороже солдата с мечом, потому что всем она ему обязана: и судьбой, и жизнью — так учил ее дядя Николай Иванович.
У каждой девочки, у каждого мальчика есть папа, есть мама. Кто мама у ней, Верка не знает. А папа — вот, с мечом…
Тополя протягивали к окнам узловатые сучья. Между рам белел боровой мох, положенный туда вместо ваты.
Дома тетя проверила дневник Верки и осталась довольна.
— Я не сомневаюсь, детка, что ты покажешь себя с лучшей стороны.
— Что вы, тетя, — затараторила Верка. — Я ж в юннатском классе. Наши ребята, тетечка, сплошь шефы: на телятнике, конюшне, птичьей ферме. А Веня Потапов такой отчаянный… ужас! Он коновод, тетечка! А у Мани — телята. Маня ходит к знатной телятнице области Хомутниковой. Переживают за меня и Маня и Леня: у меня ж авторитета… ну ни капельки!
— Не трещи, ради бога, — замахала на нее Екатерина Кузьминична. — Оглушила!
— А дядя где?
— Ищи ветра в поле, — сказала тетя возмущенно. — С утра на деревне. Все для людей! Весь свет рад на себя перевести!
— Ага, трусишь, — противно хохотал Веня. — Коленками слаба!
— А вот не слаба, — храбрилась Верка и пристукивала лыжиной.
Помпон на шапочке подпрыгивал. Белые олени на зеленом Веркином свитере готовы были поддать рогами Вене. А заодно и Мане: чего она рассылается горохом, подружка тоже еще.
Берег Талицы крут и высок, на нем ни следа лыж. Верка глядела вниз на белое полотно реки, и по спине пробегали мурашки, и холодило в животе. Недаром Маня держится подальше от берега: вдруг Венька столкнет. Полетишь тогда вверх тормашками! Чего доброго угодишь в полынью — Талица из-за быстрого течения и в лютые стужи не замерзает, полыньи коварно запорошены снегом. Кипит, бурлит Талица на перекатах.
За Верку никто, в сущности, не заступался. Ей производили испытание. Мало ли, что ты из города, на деле надо проверить, чего ты стоишь.
Сперва бегали на лыжах за околицей. Верка не отстала от Вени, под конец перегнала его, хотя он и пыхтел, и сопел, наддавал изо всех сил.
И Веня привел их сюда к обрыву.
— У тебя лыжи толковые. Сами бегают! — сбавил он Веркины успехи.
Лыжи у Верки фабричные, клееные, с зелеными елочками, нарисованными на тупых носках. Хорошие, лучше даже, чем у Лени. У Лени — самоделки, выструганные из березы. На носках вырезаны конские морды, вроде тех, что украшают коньки изб. К мордам привязаны веревочки, будто поводья, — держаться за них при спусках с гор. На торцы лыж привинчены шурупами стальные планки. Они не мешают ходу, но при подъеме втыкаются в снег, тормозят, и Леня без палок забирается на любую крутизну, лишь бы снег был плотен и не рассыпался.