Он отдёрнул руку. Прости её, Амон! Рождался ли в Покоях Красоты хоть один мальчик, которого мать не ожидала увидеть фараоном? Это могло бы произойти, но только не с этим младенцем — ребёнком царевича Ненни, Немощного, презираемого фараоном и дочерью великого воителя!
— Ты не знаешь, что говоришь, — произнёс он. — Я ещё вернусь.
— Нет, подождите! Побудьте со мной, мой господин. Я не хотела... Простите свою рабу, я прошу...
Но Ненни был уже у двери. Резко распахнув её, он обнаружил старую Хекет, поднявшую руку, чтобы постучать.
— Ваше светлейшее Высочество, — запыхавшись, сказала она, — фараон прислал вестника... барка... ждут вас...
Ненни с готовностью ретировался.
Появившись через пять минут в Большом дворе, он уже чувствовал признаки надвигавшегося приступа лихорадки — ноги подкашивались, ныли все кости и мышцы, онемела челюсть. Он с облегчением залез в свои носилки и рухнул на жёсткое, но изящное кресло. Согнувшись и закрыв глаза, Ненни попытался заткнуть уши, чтобы не слышать громких команд, топота бегущих ног и шума собирающейся процессии.
Вскоре он поймал себя на том, что пристально смотрит из-под занавесей на царевну Хатшепсут, бранящую рабыню за какую-то оплошность. Её густые волосы свесились из-под золотой диадемы и упали на изящные плечи подобно потоку чёрной воды. Красивая девочка. Во всяком случае, ему так кажется. Ненни втайне поклонялся ей ещё с тех пор, когда они были детьми и играли вместе.
Жизнерадостный и весёлый ребёнок с неожиданно сильной волей, она, бесспорно, была главой дворцовой детской, постоянно вовлекая братьев и сестёр в проказы, отчего у её старой няньки Иены ежедневно прибавлялось седины.
И всё же старая Иена в ней души не чаяла, как не чает и до сих пор, размышлял Ненни. Да и госпожа Аахмес баловала её, и фараон во всём потакал, и все её любили. Никому в голову не приходило её одёрнуть хоть в чём-нибудь. А теперь на это и вовсе никто не осмелится, кроме самого фараона. «На что это похоже — быть такой бодрой и иметь столько же выдумок, сколько рыбы в Ниле? Она иногда делится ими со мной, но на самом деле считает меня несчастным созданием, слабым и скучным...»
Ненни поспешно отвернулся, чувствуя, как краска стыда залила его щёки. Вступить в брак с невестой, которая презирает его, — это было главным унижением, припасённым для него богами.
Внезапно отрывисто, как лай, прозвучала команда. Шум в Большом дворе оборвался, как только четверо нубийцев тронулись с места, держа на могучих плечах золотые носилки фараона. За ними бросились танцовщицы, жрецы, опахалоносцы, рванулись вперёд скороходы. Ненни почувствовал, что его подняли и понесли. Вокруг собралась свита, увешанные золотом вельможи. Над всеми возвышались четыре роскошных опахала из страусовых перьев. Зазвякали систры[30], глухо загудели барабаны, с первыми клубами дыма ладана смешались нестройные возгласы и пение жрецов. Одни за другими носилки Аахмес, Хатшепсут и Мутнофрет образовали поезд, покачиваясь над головами свиты, подобно золотым лунам среди звёзд. Процессия наконец выстроилась и двинулась, извиваясь подобно блестящей змее, к дворцовым воротам, за которыми всё громче раздавался странный шум, напоминавший жужжание пчелиного роя.
Ворота были распахнуты настежь. Жужжание превратилось в рёв множества глоток. Собравшийся народ возликовал при появлении фараона. Толпа расступилась перед скороходами, вооружёнными палками. Ритмичные звуки ударов обрушивались на барабанные перепонки. Ненни, подавленный шумом, крепко вцепился в подлокотники.
Народ Египта окружал его со всех сторон, многоликий, многоголосый. Падая ниц, когда мимо проплывали носилки фараона, они поднимались на ноги к тому моменту, когда с ними равнялись носилки царевича, перед которыми шли жрецы и танцовщики. Это напоминало затихающее волнение на море — вздымавшиеся и опускавшиеся коричневые тела, белые одежды и чёрные головы, сиявшие на солнце.
Неподвижный удар, подумал он. Странная фраза крутилась в его мозгу как странное видение, повторяясь всё время, пока процессия тянулась по продувавшейся ветром улице. Не только неподвижный, но и немой удар: ликующие крики и ритмичные молитвы, подобно волнам, вздымаются рядом с носилками фараона, впереди него, и против Великой Царицы, позади. А рядом с ним — тишина! На каждом лице, повёрнутом в его сторону, в каждой паре глаз, с которой встречались его глаза, он видел одно и то же: задумчивость, беспокойство и сомнение.
30