Сейчас он соберется и уйдет. Стоит только немного подождать.
Но парень и не думал уходить. Достал из заплечного мешка белую тряпку, расстелил на траве. Позже на тряпке появились: два спелых помидора, головка лука, хлеб и розовое мясо.
Гведолин сглотнула слюну. С утра она еще ничего не ела.
— Эй! Слезай, давай!
Парень крикнул так резко, что Гведолин чуть не свалилась с дерева. Он к ней обращается? Да ведь больше не к кому. Заметил, значит.
Но она сделала вид, что не слышит и продолжила сидеть на ветке, словно гусеница, пытающаяся слиться с листвой.
Не поднимая головы и насвистывая, парень принялся резать хлеб, мясо и лук. Положил мясо на хлеб, откусил, не торопясь прожевал, хрупнул сочной луковой головкой.
— Так и будешь сидеть? — снова крикнул он. — Есть хочешь? Тогда спускайся.
Придется слезть. Иначе она рискует упасть в голодный обморок, а падая с такой высоты можно и шею себе свернуть.
От долгого сидения затекли руки и ноги. Пришлось неуклюже, словно разом растеряв все навыки, ползти вниз. Напоследок она обломала нижнюю ветку и расцарапала руку острым сучком.
Парень оказался из тех, кого сложно назвать симпатичным. Слишком тяжелые черты лица: длинный нос с горбинкой, сжатые плотные губы, резко очерченный подбородок. А еще он обладал гутой пшеничного цвета шевелюрой, которая только начала просыхать на солнце, и такими же густыми щеткой бровями.
Он только усмехнулся тому, что Гведолин разглядывает его как случайно встреченного бешеного пса.
— Есть будешь? — снова повторил он. — На, держи.
Парень протянул ей хлеб, накрытый мясом, половину луковицы и помидор.
Она взяла. Руки, липкие и желтые от цветков, но это не страшно. Страшно то, что потом он, скорее всего, попросит другое. Но отказаться от еды не было сил, к тому же она понимала, что до города далеко, в округе ни души, и потому ни спрятаться, ни убежать не получится.
Она вонзила зубы в помидор — сок брызнул во все стороны, потек по подбородку, кровавой змейкой заполз в рукав.
Она съела все, что парень дал. Незнакомец слегка пожал плечами и протянул ей еще ломоть хлеба с мясом. Открутил крышку от фляги с водой, дал напиться.
— Терри, — произнес он низким грудным голосом.
— Гвен, — ответила Гведолин, утирая рот рукавом.
Можно и назвать имя. Вряд ли они еще встретятся. Город большой, а туда, где она обитает, посетители заходят редко.
Если он сейчас захочет… Если предложит то, о чем она думает… Ей не убежать. И очень, очень страшно.
— Чего трясешься, замерзла что ли? — Терри удивленно вскинул густые брови. — Жарища такая, а ведь еще только раннее утро. В полдень настоящее пекло будет. — Потом он неожиданно весело подмигнул, кивнул на ее сумку. — Липу собирала?
Очень хотелось поблагодарить его за сытный завтрак, встать и уйти. Да только вряд ли ее так просто отпустят.
— Д-да, — запинаясь, выговорила Гведолин. От ужаса свело живот и захотелось снова пить.
— Ты чего? — Сощурившись, Терри заглянул ей в лицо — глаза у него оказались светло-серыми, будто смотришь на гальку сквозь толщу воды в прозрачной речке. — Блаженная, что ли?
— Я ведь… не умею ничего, — наконец, пролепетала она. — Я еще ни разу… ну… не делала такого. Вот.
В других обстоятельствах ей было бы забавно наблюдать, как лицо у Терри вытягивается, кожа резко, как у всех светлых, краснеет и багровеет, а вместе с кожей — кончики ушей.
— Ты что удумала, девка? — скрежеща зубами, Терри повысил голос. — Считаешь, я из этих? Вот дурочка! Ах ты ж… да ну тебя, к Засухе.
Махнув рукой, он начал торопливо собираться, злясь и бросая в мешок недоеденное мясо, остатки хлеба, комкая тряпку и закидывая туда же.
Гведолин дернулась было бежать, но Терри проворно схватил ее за запястье.
— Погоди ты, сумасшедшая. В город идешь?
Она поспешно кивнула, потом сообразила, что зря. Нет, не умеет она врать. Нужно было сказать, что идет в деревню.
— Пойдем, провожу. А то ведь, действительно, наткнешься на кого-нибудь… хм…
этакого.
Они вошли в городские ворота как раз в тот самый час, когда город, сбросив сонное оцепенение душной ночи, принялся пробуждаться. Горожане высыпали из домов и, словно рой трудолюбивых пчелок, деловито сновали по улицам в надежде переделать свои дела до наступления полуденного зноя.
Гведолин знала город, как свои пять пальцев — она жила здесь столько, сколько себя помнила. Вот они миновали кухарок, толпящихся возле молочника и визгливо торгующихся за парное молоко; вот прошли пекарню четы Бейкер — следом еще долго тянулся шлейф дразнящего аромата свежей сдобы; вот мальчишки на Имперской площади снова умудрились отколотить кусок мрамора от статуи богини Воды и бросились врассыпную, спасаясь от стражей порядка. To тут, то там доносились хриплые голоса подростков — разносчиков газет, чужих тайн и свежих сплетен.