Лицо Боруха в рассветном сумраке было похоже на уродливую маску.
— Жалость — это неоплаченные векселя, — проговорил он неожиданно окрепшим и насмешливым голосом. Он отпустил ее плечо и выпрямился.
Ева осторожно, бережно опустила крышку пианино и тоже встала. Борух следил за каждым ее жестом.
— Мне можно идти? — спросила она.
— Ты прогоришь, Ева, — помедлив, заговорил Борух. — Ни один смертный не может накормить голодающих и напоить жаждущих. Это не всегда было под силу даже Моисею. Ты знаешь, что такое жалость?.. А знаешь ли ты, сколько страждущих? Твоей жалости не хватит, потому что она — всего крупица. Одно зернышко пшена… Многих ты сумеешь накормить одним зерном пшена?
Ева не отвечала, но смотрела прямо в глаза Боруха. И тогда Борух предпринял последнюю попытку, он сказал почти мягко:
— Послушай старого человека, Ева. Раз у тебя такая плохая карта в руках, — не открывай ее, слышишь, никому не открывай. Может, со временем ты сумеешь прикупить другую карту, козырную. Мне трудно тебе все это объяснить, но игра есть игра, а жизнь есть жизнь. И ты проиграешь, Ева.
Он повернулся и пошел в спальню тяжелым шагом старого и больного человека.
Пианино унесли в тот же день, к вечеру: Борух продал его. Впервые он не стоял за ценой, впервые не боялся продешевить. Теперь ничто больше не удерживало Еву в доме старого Боруха.
Они стояли в подъезде чужого дома и смотрели на сетку дождя.
— И давно работаете в мастерской?
— Три месяца.
— Я бы никогда не подумал…
Они не решались смотреть друг на друга и потому смотрели на пузырящуюся от дождя улицу, на редких прохожих и еще более редких извозчиков.
— Такой дождь среди зимы…
— У вас промокли ноги?
Ева глянула на лужу, которая растеклась от ее башмаков.
— Немного. — Она тут же спохватилась. — Но я привыкла, мне ничего не будет. Скажите лучше, как здоровье вашей бабушки?
— Бабушка здорова, — Савва чему-то засмеялся и впервые посмотрел в лицо Евы.
— Передайте ей привет, — сказала Ева, радуясь, что Савва смеется.
— Вы знаете, как она вас называет? Галчонок, выпавший из гнезда.
— Я очень некрасивая? — тихо спросила Ева и тоже посмотрела прямо в глаза Саввы.
— Нет. Кто вам это сказал? — Он был смущен и озадачен. — Это неправда!
Ева недоверчиво улыбнулась.
— Мне говорили Наум и Эттли. Эттли называет меня черной худой галкой.
— Кто они такие — Наум и Эттли? Вы им не верьте.
— Наум — мой бывший жених. А Эттли… она любит Наума.
Савва наморщил лоб.
— Это очень сложно: Наум ваш жених, а Эттли…
— Он мне больше не жених, — поспешно проговорила Ева. — Я не хочу… Я не могу.
— Вы странная, Ева, — мягко сказал Савва, — вы не похожи на других.
— Реб Борух говорит, что я сумасшедшая. Мать говорит, что я ненормальная, и вся родня говорит то же самое. А мой отец считает меня несчастной. — Голос у Евы был тихим и мягким, казалось, она произносит монотонной скороговоркой молитву.
В подъезд заскочил дворовый пес, сердито зарычал на чужих и принялся отряхивать мокрую шерсть. Ева испуганно попятилась, и Савва взял ее холодную маленькую ладошку в свою руку.
— Не бойтесь, он не кусается.
— Я не боюсь… — Она подняла на Савву глаза. — С вами мне не страшно.
И столько признательности было в ее глазах, и такая была в них доверчивость, что Савва растерянно выпустил ее руку.
— Вам надо идти? — спросила она.
— Нет, я не спешу… А вы?
Ева усмехнулась:
— Мадам Фус говорит: «Чтоб за тобой так спешило твое счастье, как ты спешишь». Я разношу заказы. У мадам Фус мастерская, она делает дамские шляпки. Заказчицы меряют свои шляпки по два часа. Я не могу уйти, мне надо вручить заказ…
— Ева, зачем вы ушли от этого, — он хотел сказать «старого скряги», но не решился, — от своего богатого родственника?
— Он продал пианино.
— Пианино? — удивился Савва. Он опять взял ее за руку и слегка сжал. И ее рука ответила на пожатие.
— Я ночью ходила… — Она не знала, как объяснить ему свою любовь к музыке. Ей не хотелось услышать вопрос: «Зачем вам музыка, зачем вам это пианино?» — Я хотела научиться играть на пианино. Ночью я иногда пыталась пробовать играть… Я старалась тихо-тихо…
Он все понял.
— Значит, вы воровали у старика музыку?
Она серьезно кивнула. Савва смотрел на ее смуглый выпуклый лоб, на прядь волос, выбившуюся из-под старого нелепого капора. Ему хотелось снять с нее этот капор и погладить по голове, как ребенка.