Ночью пришла Катрина, разбудила отца Варсонофия и Марию.
— Бабушка скончалась.
Только и запомнились Марии медные пятаки на глазах бабушки и лампадка в углу…
Ночью уезжал Георг, переодетый в монашескую скуфейку.
— Проститесь, — оказала Катрина, — может, и не увидитесь.
Ночью уехали и они с Катриной туда, на озеро Ялпуг, где скрывался в камышах Георг.
Ночью, теперь уже разбудив Катрину, оказала Мария:
— Я люблю Георга, вашего сына.
Ночью отвез ее Теринте на лодке к Георгу, потому что так хотели Мария и сам Георг.
Ночью, в канун своей смерти, старая Александра сказала Катрине: «Сердце Марии выбрало твоего Георга, — так когда-то сердце ее матери избрало моего внука Савву. Не противься этой любви, Катрина. Я хочу, чтобы у Марии было дитя».
Мария говорит:
— Я хочу, чтоб он родился ночью. Я боюсь дня.
Ей никто не отвечает. Бабушка Невена по-прежнему сидит у кровати, голова ее низко склонилась на грудь. На столе горит плошка, на потолке мается неяркое пятно света. Мария некоторое время следит за ним; пятно то растекается, то дергается в сторону, то сужается, становится ярким и круглым. За стеной по-прежнему шумит мере и сыплет дождем в стекла окон. А пятно на потолке дергается, как маятник взбесившихся часов.
Тогда Мария закрывает глаза и слышит, как ахает, чему-то дивясь, море, а дождь урезонивает его: ш-ша! Ш-ша…
Дождь вес шепчет, шепчет…
— Я так мало знаю, — говорит Мария, — и так мало умею…
И Георг отвечает:
— Ты знаешь много и умеешь еще больше.
Его голова лежит рядом с ее головой, она слышит дыхание Георга.
— Что я знаю? — удивляется Мария. — И что умею? Я училась всего четыре года. Умею только крахмалить рубашки, немного шить и еще рисовать узоры на печах и стенах. Я люблю рисовать цветы и птиц. Если будет у нас с тобой дом… комната… я буду рисовать цапель и камыш.
— Ты знаешь и умеешь гораздо больше, — отвечает Георг.
— Что же? — интересуется Мария.
— Ты знаешь, что такое любовь и преданность. Ты умеешь быть нежной и верной. Ты умеешь дарить человеку надежду и радость.
— Это умеет делать каждый.
— Нет.
Георг ложится на спину, а Мария приподнимается на локте, пытается разглядеть его лицо. Но на земле ночь, и вход в шалаш занавешен куском брезента.
— Это умеет делать каждый, кто любит, — уточняет Мария, наклоняясь к самым губам Георга.
— Но любить умеет не каждый, — возражает Георг.
Мария тихо смеется.
— Этого не может быть!
Она находит его губы и целует.
— У тебя твердые губы, — говорит она, и в голосе слышится недоумение. — Такими они у тебя еще не были.
Она ждет, что скажет Георг, но он молчит.
— Любить умеют все, — продолжает Мария, — потому что человек рождается для любви, а не для ненависти. Для добра, а не для зла.
— Это слова твоей прабабушки Александры?
— И мои тоже, — поспешно отзывается Мария.
— Тогда почему же мы здесь, среди камышей, и почему на нас охотятся, как на волков? — голос его звучит печально, но не сердито. — Почему мы должны прятаться? Сумеешь ответить? Хорошо, я убил врага, но что сделала ты?
— Что я знаю? — говорит Мария. — Это для меня сложный вопрос, я не сумею объяснить. Я могу только одно — любить людей.
Георг шевелится, спрашивает:
— Всех?
— Нет. Теперь я знаю, что не всех. Но многих. Понимаешь, даже э т о не заставит меня возненавидеть всех подряд. Я же тебе сказала, что многого не понимаю. Как все сложно…
— Твоя мать умерла, — после молчания говорит Георг, — а твой отец, почему его посадили в Дофтану?
— Он был коммунистом.
— Я этого не знал, — в голосе Георга удивление. — Ты его помнишь?
— Откуда? Его арестовали до того, как я родилась. Но я знаю, он был хорошим человеком. И он любил мою мать. Ты ведь тоже меня любишь?
Она терпеливо ждет, и Георг отвечает:
— Да. Но я люблю тебя скорее ради себя самого.
— Этого я не понимаю.
— Ты любишь меня ради меня же, ты отдаешь мне всю себя. А я беру твою любовь потому, что она помогает мне выжить.
— Мне все равно, как бы ты ни любил меня, главное, что ты любишь, — отвечает Мария.
— Только так ты и должна была ответить, — он обнимает ее, и, когда целует, его губы горячи и податливы.
— Бабуся говорила, что у моего отца было чистое сердце, и такое же сердце было у моей матери. Я их не знаю, не помню, но люблю. Я знаю, о чем они мечтали, чего хотели. Но мне всегда не хватало их голосов, их рук и лиц. Вот почему я так хочу, чтобы наш ребенок знал и тебя и меня. Больше я ничего не хочу. — Мария улыбается и добавляет: — Пока. Пока я хочу только одного: чтобы мы оба выжили.