— Ты обещала мне нарисовать бригантину! — с упреком сказал он, обращаясь к Дане. — Обещаешь целую неделю.
— Я же нарисовала тебе шаланду.
— Шаланду ты обещала давно, теперь мне нужна бригантина.
— Хорошо, сегодня нарисую бригантину.
Лада, забыв о размолвке с Даной, неожиданно для самой себя попросила:
— А мне нарисуй пирата в платке.
— Ты ведь и сама умеешь рисовать. Если бы ты захотела… В живописи надо быть прилежной, — это наставление получилось у Даны таким классически-строгим, что Лада скорчила мину.
— Я не собираюсь стать художницей, как ты.
— Не забудь про бригантину! — крикнул Женька и убежал.
— Не знаю, кем ты хочешь стать, — продолжала Дана покровительственным тоном взрослой, — но я полагаю… — Она не закончила фразу и заговорила с прежней горячностью и обидой: — Я видела твою карикатуру на тетю Шуру. Ты злая, злая! Я не могу понять, за что ты так не любишь ее?
— Я же не спрашиваю тебя, отчего тетя Шура не любит папу Митю! — отпарировала Лада. — Она такая принцесса, да?
У Даны выступил румянец, она поднесла руку тыльной стороной ладони к щеке, видимо, стараясь скрыть предательский румянец, и Лада торжествующе добавила: — Видишь, ты даже покраснела! Значит, я сказала правду.
— Что ты понимаешь, — начала Дана, — тетя Шура… она не может забыть отца Женьки. Она любит его!
— Отец Женьки давно умер. А Женька… он любит папу Митю. Он… как и я, любит папу Митю! — У Лады сузились глаза, она швырнула полотенце и пошла к выходу.
— По-твоему, если человек умер, его надо забыть? — спросила Дана. — Ты просто глупая девчонка!
— Мне не о чем с тобой говорить, — ответила Лада, стоя на пороге, — потому что ты говоришь со мной, как с неравной тебе. Воображаешь, что если старше меня на каких-то четыре года и уже учишься в Москве, то можешь на меня кричать? Папа Митя никогда так не говорит со мной, хотя он намного старше меня и даже старше твоей дорогой тети Шуры на целых два года! Он всю жизнь… всю жизнь любит эту… эту Александру Андреевну. Он — лучше всех, а она… Вы обе… и ты тоже… мучительницы, вот вы кто! Ты тоже мучаешь Юхана. Думаешь, я не знаю? Вы обе — воображалы!
— Лада! — крикнула Дана. — Постой! Подожди, Лада!
Но Лада уже мчалась через двор, размазывая кулаками брызнувшие из глаз слезы.
И она отправилась к морю, в Струмок. Пусть это далеко, но она пойдет к морю, на тот обрыв, где когда-то нашли ее мать Марию родители папы Мити. Они бывали там с папой Митей, он и показал ей этот обрыв: отвесный, глинистый. Если бы ее мать сделала еще несколько шагов вперед, не было бы ее, Лады, на свете. Но мать, словно почуяв беду, не сделала этих шагов. Вот там и нашел ее дед Степан. Лада смутно припоминает деда Степана, его рыжую бороду, в которую она вцеплялась руками. А бабушку Невену помнит хорошо, потому что бабушка Невена умерла всего три года назад. Она научила Ладу болгарским песням, которые помнила с детства, хотя язык свой почти забыла. В те времена у них еще жила Алена, какая-то дальняя родственница. Теперь эта тетя Алена живет в Киеве, пишет им с папой Митей письма и все собирается приехать в гости, да никак не соберется. Придется им самим с папой Митей поехать в Киев, чтобы увидеться с тетей Аленой.
Лада все шла и шла, пока ее не догнала машина. Из кабины высунулся шофер, это и был Юхан, человек с таким добрым, немного смешным именем. Он был эстонцем, служил тут у них военную службу, а потом почему-то не захотел уехать на свою родину, в далекую Эстонию, где много озер и островов, и холодное северное море. Но Лада знала, почему Юхан остался, да и все знали, может, только сам Юхан не знал.
— Ты куда направляешься? — спросил Юхан и открыл дверцу кабины.
— Я — в Струмок.
— Тогда садись, подвезу.
Но Лада полезла в кузов.
— Куда же ты? — обеспокоенно спросил Юхан. — В кабине есть место, зачем же в кузов?
— Ты всю дорогу будешь спрашивать меня о Дане, — ответила ему Лада, — а я только что поссорилась с нею и теперь не хочу говорить о ней.
Юхан рассмеялся и спросил:
— Что она делает?
— Будет рисовать для Женьки бригантину, — ответила Лада.
— Ну хорошо, — согласился Юхан, — можешь ехать наверху.
И они поехали.
В кузове были мешки с цементом, Лада уселась на них и стала смотреть, как раскрывается перед нею дорога, как бегут навстречу деревья, стога соломы. Потом блеснули в стороне солончаки, пролетела стая скворцов, словно их швырнули из горсти, а позади машины оставался шлейф пыли, похожий на хвост сердитого кота Пима.
Когда сверкнуло море, она постучала в кабину.