– Страшная ты... – Забава зябко дрожала, но в её зрачках зрело что-то новое – тёплые искорки, как от печного пламени.
– Да, на вид я зверь зверем, – согласилась Невзора без обиды. – Вроде и красоту наводила, старалась... Что поделать – нового лица не вылепить, уж какое есть. Только ты по виду-то не суди. Бывает и так: лицо пригожее, а душа гнилая. И наоборот тоже случается: облик жуткий, но сердце – человеческое. Семья у меня есть: сын, дочь, брат, две невестки, зять, внуки. Супруги только не хватает – половинки моей. Подумай, голубка. Через седмицу за ответом приду. Выздоравливай.
Легонько поцеловав Забаву в лоб, она ушла. Дома она предупредила, что их семья, возможно, вскоре в очередной раз пополнится. Она была главой их маленькой стаи, ей не перечили. Только Гюрей на правах старшего брата спорил порой, но так, не всерьёз – лишь бы поворчать. Сам он на вожака не тянул, нрав у него был мрачный, брюзгливый, но по своей сути – подчиняющийся более сильной воле. Он буркнул что-то насчёт тесноты, но его никто не поддержал, и он смолк.
– Может, ещё и не согласится, – сказала Невзора.
За семь дней щёки опять заросли, и она снова выскребла их до синевы, передние пряди своей непослушной гривы заплела в тонкие косицы, к которым прицепила алые деревянные бусины, а лоб обвязала очельем с пуховками из заячьих хвостиков на висках. В заострённые звериные уши вдела янтарные серьги, обулась в красивые сапоги и снова затянула на поясе яркий кушак. Спросила у дочери:
– Что, всё равно я страшная, дитятко?
Люта засмеялась:
– Матушка, ты самая лучшая!
– Так то – для тебя, – усмехнулась Невзора, поцеловав её. – А вот избранница, кажется, меня боится.
– Ничего, поближе тебя узнает – перестанет бояться. И полюбит, – с уверенностью сказала дочь.
Была Люта наполовину навья, и что-то иномирное порой сквозило в ней. Её, пригожую и светлую обликом, улыбка красила ещё больше, а у Невзоры, сколько ни старайся, сколько ни криви неподатливый, твёрдый рот, всё выходил оскал волчий. Ничем не смягчалось свирепое лицо, и шрам не спрячешь, да и глаза другие не поставишь. Сколько ни наряжайся, сколько ни прихорашивайся, миловидной стать не получалось. Волка и в овечьей шкуре клыки выдают.
Дверь ей открыла преобразившаяся Забава. Невзора обомлела, увидев на пороге вместо угасающей, печальной вдовы цветущую молодую женщину. Кровь оборотня сотворила с ней чудо: на щеках рдела мягкая утренняя заря, глаза сияли уютными искорками домашнего очага, стан выпрямился, поступь наполнилась живой быстротой. Начавшая блёкнуть краса распустилась, расцвела с новой силой, а в глубине нежно-застенчивых глаз раскрывалась светлая, умеющая любить душа. Забава воспрянула, словно цветок, который полили, удобрили и обласкали.
– Рада, что полегчало тебе, голубка, – только и проговорила женщина-оборотень, залюбовавшись невольно и ощутив прилив тепла к сердцу. – Ожила, похорошела.
Наверно, ласковое восхищение отразилось в её взгляде, потому что Забава засмущалась, отведя глаза и чуть отвернув голову. Но то было не пугливо-неприязненное смущение, а женственно-игривое, приглашающее, в нём маленьким тонким лучиком мерцала-переливалась робкая благосклонность. Уголки её губ дрожали, ресницы порхали бабочками, и в душу Невзоре закралась вдруг улыбка: «Это что ж, заигрывает она со мной?» «Ах ты... пташка», – вертелось на языке, но это словечко, должно быть, употребляла Лелюшка, и оно не годилось. Невзора молчала, перебирая все ласкательные слова и никак не находя подходящего.
– Да, вернулось ко мне здравие... Благодарю тебя, – пролепетала Забава тихо, с улыбчивым светом в глазах.
– Ну что? Каков ответ твой? – усмехнулась Невзора.
Забава помолчала, пряча взгляд, потом вскинула ресницы, потрогала косички своей клыкастой целительницы, поиграла бусинами на них.
– Согласна я. Бери меня в жёны.
– Ну, коли согласна, так поцелуй меня, невеста моя.
Усмешка мерцала только в глазах Невзоры, а губы оставались сжатыми. Склонившись, она приблизила их к тёплым, трепещущим устам Забавы. Их нежное, как весенний ветерок, дыхание касалось её сурового рта, а она терпеливо ждала, не торопя Забаву. Приблизив губы ещё чуть-чуть и приоткрыв их, она наконец ощутила робкую влажную ласку. Невзора приняла её тихонько, чтоб не спугнуть; осторожно заскользила ладонями вокруг гибкого стана Забавы, привлекая к себе ближе. Только ощутив лёгкие объятия женских рук на себе, она проникла поцелуем глубже, завладела робкими устами, догнала и поймала испуганно отпрянувший язычок. Она прижала Забаву к груди, посылая ей мыслеречь: «Не бойся, голубка, верь мне», – и та доверилась, прильнула, отвечая на поцелуй и устремляясь ему навстречу. Она трепетала, её сердце колотилось, и Невзору обожгло ласковым огнём желания.
– Сладко ты целуешь, – прошептала Забава, когда их губы разомкнулись. – И в объятиях твоих мне хорошо.
В следующий миг её ноги оторвались от пола: она очутилась на руках у Невзоры.
– Вот так носить буду, – сказала женщина-оборотень. – Ножкам твоим озябнуть не дам, сердечко твоё не раню. Но и ты меня приласкай и согрей.
Губы Забавы заскользили вдоль её шрама, руки обвились вокруг плеч и шеи.
– У меня банька истоплена... Попарься, гостья дорогая.
– А ты меня веничком побалуешь? – улыбнулась женщина-оборотень.
На щеках Забавы рдели розовые пятнышки.
– И перину пуховую постелила – бережёную, ещё с приданого осталась, – добавила она чуть слышно.
На эту приберегаемую для торжественных случаев перину Невзора уложила Забаву – тоже торжественно, бережно и ласково, донеся от самой бани до постели на руках. Та застенчиво куталась в чистую нательную сорочку, но Невзора не позволила ей остаться одетой. Обе нагие, они переплелись в объятиях. Невзора окутывала и согревала Забаву своим телом, а та, прижавшись, скользила ладошкой по её плечу, по спине, изучала тугую броню мышц.
– Сильная какая...
– А у тебя косточки одни, – проговорила женщина-оборотень, боясь покрепче навалиться на выступающие хрупкие рёбра, обтянутые кожей. – Ничего, откормим.
Не умела она говорить приятные слова женщинам, что поделать... Но Забава, простая душа, кажется, не обиделась. Рука её поднялась и нежно помяла, почесала острое ухо Невзоры, потеребила шерстяную кисточку на нём. Женщина-оборотень пошевелила ухом, и Забава тихонько рассмеялась.
– Ой...
Чудесная у неё была улыбка, ясная, как летнее утро. Невзора, утробно урча, обнюхивала и щекотала носом её щёки и шею, а та всё не отставала от её ушей:
– Милые ушки...
Страшный дикий зверь приложил всё старание, чтобы в ласковых женских руках стать пушистым домашним псом. Он жмурился и урчал, когда его чесали и гладили, ластился и подставлял живот. Он разрешал женщине себя тискать, прятал зубы и когти, чтобы не напугать её. Он грел её на своей груди, оберегал, но не показывался ей, прячась в человеческом облике. Забава раскидала по подушке распущенные косы, разомлела от ласки, открылась и отдалась. Невзора приняла этот дар бережно, чувствуя в себе трепет рождения чего-то нового, нежного, ещё совсем маленького, как росточек, едва пробившийся сквозь землю.
– Сладко мне с тобою, – шептала Забава между поцелуями. – Вижу сердце твоё... Прости, что страшной тебя назвала. Не боюсь я тебя... Хочу быть с тобой. Быть твоей. И если ладой своей назовёшь – не будет для меня слова слаще...
– Ах ты, горлинка, – вздохнула Невзора, зацеловывая доверчиво тянущиеся к ней губы. – Берёзка моя тонкая...
Забава вдруг втянула судорожно воздух, прикусила губу и заплакала, прижимаясь мокрыми щеками к её лицу, и Невзоре в сердце нежно вошло невидимое остриё. Крепко прижав женщину к себе, она расцеловала её. Пальцы устремились вниз, заскользили в горячих соках, пробираясь в мягкое нутро. Забава ахнула, обвила рукой шею Невзоры, а другой скребла ей спину, впиваясь пальцами. Чем глубже и плотнее становилось проникновение, тем жарче отвечали её губы, поцелуй не размыкался ни на миг, осмелевший язычок уже сам шёл в наступление, хоть ещё и нуждался в поощрении, которым Невзора щедро его окутывала. Забава плакала от нежных слов, ей хотелось ещё и ещё: видно, изголодалась её душа по ним.