Лебедяна примерила все украшения из шкатулки. Все вокруг восхищались и ахали, а для княгини существовал лишь взор Искры – влажный, полный тоски и боли, вопрошающий: «Как ты могла не дождаться меня, лада?» Всё накрыла собою эта беда – все годы, прожитые княгиней без этих очей, без уст, молчаливых и горько сжатых. Лишь казалось ей, что она жила, но не жизнь это была, а чужая тропинка, на которую Лебедяна свернула по ошибке. Заблудилась... А за окнами уже громыхало, и шлёпали по земле первые крупные капли.
– Ну так что же, душенька моя? – спросил князь. – Что ты выбрала? Что тебе по нраву?
– Труден выбор, – молвила Лебедяна, посмотрев на мастерицу и снова обжегшись сердцем о её пристально-горький взгляд. – Все украшения хороши. Но больше всех мне приглянулись эти смарагды...
Все согласились, что самое первое ожерелье с зелёными самоцветами и серёжки к нему были княгине более всего к лицу.
– Ну, тогда их и берём, – заключил князь. – Позвать ко мне моего казначея!
Он расплатился с Искрой и пригласил её отобедать. Та не отказалась. Остатки жареного лебедя убрали, внесли новые кушанья и напитки; Искрен был оживлён и весел, пил и ел с удовольствием, белогорская мастерица от него не отставала, опрокидывая в себя кубки, а Лебедяна сидела тиха и бледна, будто только что похоронила кого-то близкого и любимого... Дышала её грудь, видели глаза, но её не покидало чувство, будто жизнь вдруг кончилась, и не будет уже более ничего. Ни рассветов с закатами, ни цветения яблонь по весне, ни соловьиных трелей.
А князь между тем договорился с Искрой, что она станет делать украшения для княгини и далее. Договор скрепили пожатием рук и выпили за успех и процветание молодой, но чрезвычайно даровитой мастерицы. Если б глаза князю не застилал весёлый хмелёк, увидел бы он, как смотрела женщина-кошка на его жену – жадно, неотрывно, сквозь пелену горечи, а та под её взором застыла мраморной статуей. Не выдержав, княгиня закрыла очи: тошно ей стало смотреть на белый свет.
Князь велел звать музыкантов. Пошли пляски: лихо выбивали дружинные мужи каблуками дроби, встряхивая кудрями и подбоченясь, да и сам Искрен не удержался и тоже пустился в пляс.
– А ты чего сидишь, ладушка? – весело воскликнул он, подмигивая супруге. – А ну-ка, пойдём!
Поплыла княгиня по каменному полу, точно лебёдушка по глади тихого озера – не улыбаясь и ни на кого глаз не поднимая. Печаль таила она в душе, а все думали – скромничала.
Как коршун серую уточку, настигла её в пляске Искра, и Лебедяна вздрогнула. Всем взяла женщина-кошка – и станом стройным, и очами глубокими, а изгиб её бровей заставил бы сердце любой девушки ёкнуть. Но нужна ей была не любая, а только та, в поисках которой она и пришла сюда...
После застолья хмельной князь был добр и радушен. Он оставил мастерицу ночевать, отведя ей лучшую из гостевых опочивален. Княгине же этой ночью не спалось, в смятении пребывала её душа. Догадывалась она, что за беда её постигла, но горько и страшно было поверить, что прожила она не свою жизнь, согласившись выйти за князя Искрена. Неужели ошиблась она, толкуя знаки и сны, и вовсе не владыка Светлореченской земли был её суженым? Правильность выбора пары обычно проверялась светом Лалады, но мужчины в святилища не допускались: сосредоточенная там сила богини была слишком мощна и могла повредить их плодовитости, и свадьба обошлась без этого обряда. Брак освятили только водой из Тиши. Лебедяна полагалась на верность своего чутья, но, видно, оно подвело её.
Не спалось княгине, и она с тоской обращала лицо к луне, сидя в окружённой зарослями вишни беседке. Сад сумрачно вздыхал, освежённый грозой воздух струился в грудь сладко и пьяняще. Дивная ночь, ясная и лунная, казалось, старалась утешить Лебедяну объятиями ласкового ветра, но сердцу были нужны объятия любимых рук. Пролетели годы журавлями, и Лебедяна думала, что познала любовь, но всё оказалось лишь бледной тенью истинного чуда. А оно, настоящее, прошло стороной... Прожитая жизнь казалась сном, и пробуждение рвало сердце в клочья.
Услышав шорох, княгиня вздрогнула и плотнее закутала плечи в опашень, наброшенный на ночную сорочку. Вишнёвые кусты расступились, раздвинутые руками Искры, блеснула в лунном свете её изящная голова с косицей на темени, и женщина-кошка остановилась перед Лебедяной. В сумраке её глаза мерцали золотисто-янтарными звёздочками.
– И к тебе сон не идёт, княгиня... Мне почудилось, или ты плакала?
Этот голос ласкал пушистой лапой, мягко обнимал, раскидываясь бархатистыми складками и разворачивая перед Лебедяной всё несбывшееся – такое сладкое, нежное, недосягаемое... Хвостатой падучей звездой промелькнуло оно, показавшись лишь на миг на тёмном небосклоне, но и этого мига хватило, чтобы понять разницу между тем, что было, и тем, что могло бы быть.
– Я пришла сюда в поисках своей суженой, – молвила Искра, заглядывая в глаза Лебедяны с тихой, как отсвет угасшей зари, печалью. – Я искала мою ладу и нашла... А она уже не моя. Как же так, Лебёдушка?
Лебедяна всматривалась в эти окутанные лунным сумраком черты и узнавала в них своё, родное, единственно нужное, но – непоправимо запоздавшее. В этих очах ей хотелось тонуть всю свою жизнь, эти брови щекотать поцелуями, эти щёки ласкать пальцами... Эти наполненные горячей силой Огуни руки должны были обнимать её, и в этих объятиях у неё под сердцем должна была шевельнуться новая маленькая жизнь. Но ничего этого не случилось и, видно, уже не случится. Остался лишь этот полынно-горький вопрос, тяжестью всего небесного свода давивший на грудь Лебедяны: «Как же так?..»
– Я ошиблась... Заблудилась, – тихо, безысходно заплакала она, поникнув к ногам Искры надломленным цветком. – Имя... Имя должно было искриться, так выходило по знакам. Искрен... Искра. Как же я ошиблась...
– Княгиня, встань... Встань, прошу тебя!
Женщина-кошка мягко пыталась заставить Лебедяну подняться на ноги, но та обнимала её колени, гладила сапоги с золотыми кисточками. Тогда Искра подхватила её на руки, и Лебедяна беззвучно затряслась, уткнувшись ей в плечо.
– Ну... Ну, что ты будто мёртвую оплакиваешь, – сказала Искра. – Я же живая, с тобой.
– Что же мне делать-то теперь? Что нам делать? – Лебедяна гладила пальцами лицо Искры – брови, скулы, подбородок, скользнула ладонью на её затылок, на котором уже начинали колоться пеньки сбритых волос. Слёзы струились по щекам княгини и капали с подбородка.
– Поцелуй меня, лада, – бархатной лапкой коснулся её сердца голос женщины-кошки.
Если тьма неба была прохладно-лунной, то глубина очей Искры – тёплой, затягивающей, ласковой. Их лица сблизились, и княгиня Светлореченская ощутила живое, нежное касание губ белогорской мастерицы. Светлая стрела пронзила её сердце, и оно рассыпалось в груди мерцающими звёздочками, а влажно шепчущий сад поплыл вокруг неё... Или это голова сладко закружилась? Нежность губ Искры становилась крепче, горячее, уста прильнули к устам неразлучно. Они дышали, упивались друг другом, и щемящее единение окутало Лебедяну пониманием: вот оно, долгожданное и прекрасное, то, чего она ни разу не испытывала – лебединая песня истинно любящего сердца. Она приникала к устам Искры снова и снова, лаская её голову. Мужа она так никогда не целовала, Искрен вообще не любил поцелуев в губы, и только теперь княгиня распробовала сладость, которой была всю жизнь лишена. Всё в ней страстно откликалось на это щекотное, ласковое и трепетно-лёгкое, как крылья бабочки, чудо: по велению души и сердца руки Лебедяны сомкнулись в крепком и исступлённом объятии, а тело... Устыдившись телесного отзыва, княгиня жарко и глубоко дышала возле по-кошачьи заострённого уха Искры.
– Отпусти меня... Я не могу. Я должна быть верной мужу.
Эти слова рассекли холодным клинком тёплое единство, объятия распались. Очутиться на земле было странно: Лебедяна словно из родного дома попала на чужбину. Ноги подкашивались, и всем существом княгиня Светлореченская рвалась обратно – в руки Искры. Там было её истинное место, и отрываться от этих горячих, туго налитых силой Огуни рук – что за пытка, что за боль!.. Горло стиснулось слезами, Лебедяна тут же протянула дрожащие пальцы к Искре. Та коснулась губами лишь кончиков – уже без страсти, печально и учтиво.