Поймав себя на мысли, что необходимо приложить усилия, чтобы предупредить возможные негативные впечатления от грядущего совместного действия, он почувствовал свою малость и слабость одновременно. Видимо, подсознание позаботилось о том, чтобы сожаление в связи со скорым расставанием с Детеримой ни на йоту не увеличилось из-за других причин, или же вообще не возникало в связи с удовольствием от ее познания.
Очень скоро он убедил себя в том, что переживания и приготовления совершенно излишни, ибо все шло к тому, что первая же близость с Детеримой окажется и последней, а по своему многолетнему опыту он знал, что одно-единственное сношение не затрагивает тех струн души, которые в ответе за сколько-нибудь запоминающиеся и поглощающие внимание переживания.
Подмастерье считал вполне приемлемым и даже естественным, что ему приходится бороться с духовным напряжением и возбуждением, идущими от душевного волнения, вызванного в свою очередь мужским естеством. Этому последнему духовные терзания могли лишь мешать. В какое-то мгновение ему показалось, что такая способность владеть и управлять собой может служить наиболее веским доказательством ложности обвинения в нездоровом и искаженном идеализме, который поставила ему в укор Детерима.
Детерима немного задержалась, а когда вошла, он, сидя за столом, поманил ее к себе и, не отрывая глаз от тетради, провел рукой по ягодицам. Осязание быстро взяло верх над зрением и умственным аппаратом и сразу отключило их до лучших времен.
Он уже не хотел терять ни секунды в своем стремлении прижаться к готовому покориться телу, и те секунды, которые были необходимы, чтобы сделать несколько шагов от стола до кушетки в галерее, когда активность должна была делиться на координацию движения и овеществление желания, казались ему вечностью.
Акт начался возле кушетки, которая служила опорой. Он старался быть как можно более нежным и не останавливаться, ощущая всем телом, что Детерима старается выжать из себя все, чтобы доставить ему удовольствие. Такое соревнование имело все мыслимые и немыслимые преимущества при одном существенном недостатке - оно не могло быть длительным.
Подмастерье хотел похвалить Детериму за проявленное мастерство, но сдержался. Детерима также молчала. Он понял, что они оба думают об одном и том же, и, быть может, оба сожалеют, что позволили себе, хоть и ненадолго, но забыть об этом.
Он смотрел на обнаженное тело женщины и понимал, что какое-то новое, не испытанное им ранее чувство пробивает себе дорогу и наполняет его необычными ощущениями. Тело, которое большую часть времени, когда за ним можно было наблюдать, оставляло наблюдателя равнодушным, теперь, когда равнодушие к нему диктовалось самой внутренней закономерностью хода вещей, может, и не влекло к себе, но настраивало на благодарность, в которой совершенно исчезало равнодушие.
Тем не менее на большее рассчитывать было нельзя, и Подмастерье хорошо знал почему - Детерима участвовала в деле поневоле и недолго, а потому он не мог похвалиться своими заслугами перед ней и в итоге не заслуживал ее. Не заслуживал в том смысле, что не мог чувствовать себя ее полновластным обладателем. А за этой полновластностью стояло не что иное, как ответственность.
Так и получалось, что те, кого больше наказывали, кем больше обладали и кому больше отдавали предпочтение, оказывались в большей власти того, кто наказыал, обладал и отдавал предпочтение, а отсюда вытекала и большая ответственность. Одинаково отвлекающая их обоих мысль снова напомнила ему о себе.
- О чем ты думаешь? - спросил он ее после довольно длительной паузы.
- Я волнуюсь за Аколазию, - тихо ответила она.
- Я тоже. Но от нашего волнения ей легче не будет. Как зовут этого типа?
- Натис. Боюсь я.
- Бояться следует до того, как наступление боязни от тебя уже не зависит.
- Что же мы будем делать, если он не отпустит Аколазию?
- Ждать. Ждать допоздна, потом до утра, потом до полдня.
- А потом?
- Ты слишком любопытна. “Потом” не бу дет. Правда, помню случай с двумя немолодыми уже бабами, Идоной и Сукумбой, как-то переночевавшими у меня, и только. Таких дур я не встречал. В первый же выход в город они подсели к кому-то в машину, там же распили по бутылке, и их увезли на квартиру, да и держали взаперти неделю. Они потом вернулись страшно довольные. Там, откуда они явились, охотились не за ними, а они за мужичками, а тут - сразу смена ролей. Но их неделя обошлась мне очень и очень недешево.