С наскоро и кое-как собранных волос свисал локон. По лицу было видно, что ей достались не только ласки и поцелуи. В довершение ко всему Подмастерье скоро понял, что Аколазия пьяна. Он ухватился за это, дабы оправдать свое нежелание расспрашивать ее.
Аколазия покачнулась, но, по всей видимости, от усталости. Детерима сидела в кресле и не смела вымолвить ни слова. Нарушила молчание Аколазия:
- Что вы повесили нос? Разве не видите, что я жива и невредима?
Последовала пауза. Аколазия обвела взглядом обоих и, хлопнув себя по лбу, театрально
воскликнула:
- Какая же я дура! Да вы онемели от совокупления, не иначе! Потому и притихли!"
Подмастерье вопросительно взглянул на нее и только теперь наконец поверил, что она жива.
- Тебе очень досталось? - спросил он, не столько ожидая ответа, сколько утвердительно.
Аколазия выпрямилась и посерьезнела.
- Совсем чуть-чуть. Меня напоили, избили и употребили. Разве это много?
- Он был не один? - вырвалось у Детеримы.
- Нет. У нас была любовь втроем. Причем, если Натис получил-таки свое сполна, то добряк Суминий, его друг и побратим, роптал всю дорогу, ибо для него я оказалась слишком мелкой рыбешкой.
- Почему же они тебя... - у Мохтериона не хватило сил докончить вопрос.
- Аколазия, пойдем, - сказала, поднимаясь с кресла, Детерима.
- Где сегодняшняя порция истории Лота? - вдруг спохватилась Аколазия, уже приближаясь к двери.
Тут только Подмастерье вспомнил, что, несколько раз порываясь положить написанное в первой половине дня на положенное место, он так и не сделал этого. Через пару секунд листки были в руках Детеримы, и сестры сделав еще шаг, оказались за дверью.
Подмастерье тяжело выдохнул, закрываясь на ночь, и без промедления лег спать.
Глава 11
I
Нечего и говорить, что хозяина дома, основательно напуганного в силу обстоятельств не столько случившимся, сколько тем, что его еще ожидало в будущем, не ожидал глубокий и мирны й сон. Положение было донельзя простым. Насилие прошло для искателей удовольствий безнаказанно, ничто не мешало им побаловаться еще разок, тем более, что их ожидала новая жертва, еще не осчастливленная вниманием.
Сопротивление практически в любых формах было исключено. И дело заключалось не столько в том, что силы были слишком неравны; все мыслимые формы противостояния насилию в случае успеха требовали несравненно больших жертв, чем непротивление и слепая покорность.
Жертва была неизбежна, но Подмастерье вовсе не склонен был занимать пассивно-оборонительную и выжидательную позицию. Надо было действовать, чтобы уменьшить силу удара, и с самого начала необходимость продиктовала основное условие сколь-нибудь успешной обороны: следовало вывести Детериму с поля боя. Тем, что предполагаемый очередной акт насилия будет иметь мишенью именно ее, процесс не столько завершался, сколько лишь разворачивался.
С одной стороны, вывод из игры Детеримы имел бы наименьшие отрицательные последствия, но саму идею можно было бы сохранить и без нее. С другой стороны, ее причастность идее не имела такой важности, чтобы обрекать ее на какие-то потрясения; это было бы более чем бесчеловечно. Она могла стать жертвой в самом глупом и возмущающем чувства смысле - ни за что, ни про что или почти ни за что.
Уберечь ее от всего этого можно было лишь удалив из дома. Эта мысль казалась Подмастерью наиболее приемлемой, и он с нетерпением ожидал утра, чтобы поговорить с Детеримой и узнать ее мнение, которое, как показывал опыт, должно было совпасть с его собственным.
Он не хотел слишком напирать на то, что не сегодня, так завтра она и так собиралась уезжать; даже если бы она вовсе не собиралась уезжать и оставалась у него в доме, продолжая участвовать в деле, как и ее сестра, вопрос стоял бы точно таким образом и выход из создавшегося положения был бы таким же. Правда, можно было допустить, что для нее продажа своего тела наполнилась бы тем же смыслом, что и для Аколазии, и тогда ей пришлось бы набраться терпения, но рассчитывать на это всерьез было нечего, равно как и ломать голову по этому поводу.
Вероятность того, что насильники удовлетворятся содеянным и оставят сестер в покое, он не отбрасывал. Но рассчитывать на такую вероятность всерьез не приходилось. И тем не менее уверенность его в возможности сопротивления росла, и, еще не успев продумать очередной вариант, он тут те успокаивал себя: “Ничего! Обойдется!”