- Детерима, не торопи события. У меня предчувствие, что нам с Аколазией осталось пробыть вместе очень недолго,
- У тебя такое предчувствие с первого же дня, - заметила Аколазия.
- Но тебя до сих пор еще не били, насколько я знаю.
- Из этого отнюдь не вытекает, что впредь меня будут бить ежедневно.
- Не торопись с выводами.
- Разве сидеть сложа руки - выход? - махнула рукой Детерима.
- Детерима, я боюсь за тебя. Я все это время ждал, пока ты сама не скажешь, что пора покинуть нас, но так и не дождался. Думаю, тебе лучше уехать сегодня же.
- Да, но Аколазия сказала, что в ближайшие дни нападения можно не бояться.
- Аколазия чувствует себя героиней после вчерашнего приключения, и ей повтор менее страшен, чем нам. Кроме того, она не учитывает, что пить и есть в наших краях принято каждый Божий день, а здешнее южное солнце подвигает аборигенов на ежедневную охоту, чтобы удовлетворить законные требования естества. Мы можем стать объектом нападения уже сегодня.
- А если сегодня нет рейса?
- Можно уехать поездом; по крайней мере, обойдется дешевле.
- Это мне подходит. Что скажешь, Аколазия?
- Ты знаешь, когда отходит поезд?
- Нет.
- Надо собраться и пойти за билетом.
- Билеты будут. А если нет, можно будет договориться с проводником, - сказал Мохтерион и, помолчав, добавил: - Извини, Детерима, что так получилось. Другого выхода у нас нет.
- Прощаться еще рано, - заметила Аколазия и собралась выходить. - Пойдем, Детерима."
Подмастерье остался один. То, что происходило в его доме, никак не укладывалось в распорядок дня, когда впереди его ждал напряженный план занятий. Поведение Детеримы успокоило его. Правда, он не ждал какого-то особого сопротивления с ее стороны, но полная покорность и готовность слушаться показались ему достойными того, чтобы быть отмеченными и заслужить похвалу.
III
Он принялся за занятия не без сомнений в правильности выбора предмета. Немало стоившее ему решение приостановить историю Лота не было изменено, хотя относительное спокойствие, вызванное решением вопроса с Детеримой, было нарушено возникшими в воображении сценами насилия, которое могло быть теперь направлено на остающихся членов продолжающего жить организма. Он считал, что Аколазия не обошлась без того, чтобы хотя бы поверхностно не ознакомить своих благодетелей с хозяином дома, и самое существенное сейчас заключалось в том, что у них, конечно, сложилась полная уверенность в его неспособности противостоять им.
Примерно через час он услышал шаги в зале. Не выдержав, он сорвался с места. Все обитатели дома столкнулись в прохожей. По тому, что в руках у сестер не оказалось тяжелого багажа, он понял, что видит Детериму не в последний раз.
- Что ты решила? - спросил он .
- Еду. Идем за билетом. Я уеду в любом случае, если даже придется делать пересадку, - ответила Детерима.
- Вы вернетесь?
- Мы скоро придем. Аколазия сказала, что кассы находятся поблизости.
- Ты собрала вещи?
- Нет еще. Долго ли мне собираться?
- Будьте осторожны! - сказал, открывая дверь, Мохтерион и выпустил их из дома.
Когда он открывал дверь, его охватил страх, и то, что помедлил закрывать ее, явилось данью тому же страху, ибо переубеждать было некого, а с ним самим все обстояло яснее ясного.
Некоторое время он размышлял о том, что потеря читательницы в лице Детеримы все-таки весьма огорчительна, хотя отношение к курсу самой Детеримы несколько утешало: тот факт, что весь его замысел был для нее в общем-то пустяком, облегчало дело.
Занятия были продолжены, но даже механические действия давались с большим трудом. Страх ожидания предполагаемого насилия со стороны Натиса и Суминия уступил на время первенство гложущей сердце тоске из-за расставания с Детеримой. Его раздражала неясность причин этой тоски, ибо в действительности между ними не было по сути ничего такого, что могло бы вызвать оплакивание несбывшихся надежд и сорвавшихся начинаний.
Не в первый раз ему подумалось, что сама идея сближения с Детеримой или с кем-то еще, накладывала на отношения к ним определенные ограничения, и, когда дело расстраивалось, с его расстройством рушились все маленькие достижения и надежды, которые отпочковывались от него. Нельзя было полностью сбрасывать со счетов задетое самолюбие, которое страдало из-за необходимости в любом случае придерживаться тактики обороны, особенно в случае насилия, когда оборонительные силы были заведомо неравны наступательным.