План занятий был выполнен, и Подмастерье с наступлением вечера все отчаяннее предавался тревожным мыслям. В конце концов он готов был ухватиться за первую пришедшую в голову мысль, как за соломинку, которая могла бы хоть ненадолго снять напряжение. И такая мысль не замедлила посетить его.
Отсутствие Аколазии должно было обернуться благом в случае нашествия вчерашних насильников. Поэтому ему необходимо было успокоиться, чтобы приберечь собственные растрепанные чувства для более неблагоприятных времен.
Прошло не менее часа, когда он услышал звук поворачивающегося в замке ключа. Он приготовился побранить Аколазию за опоздание и включил свет. Настольная лампа, навечно прописанная на недействующем холодильнике, осветила половину залы.
Первым вошел Гвальдрин и, не обращая внимания на Мохтериона, поплелся в свою комнату. Аколазия задержалась и вошла в залу лишь тогда, когда Гвальдрин, немало про- мучавшись с плохо поддающейся дверью, наконец открыл ее. Подмастерье увидел ее лицо лишь на мгновение; все расстояние от одной двери к другой в десять-двенадцать шагов она прошла с опущенной головой. Но и этого мгновения оказалось достаточно, чтобы заметить изменения к худшему.
Она выглядела так, будто только что проснулась после затянувшейся ночной попойки. Он хотел что-то сказать ей, но слова не шли, и его рот мог остаться открытым еще неопределенно долго, если бы Аколазия, дойдя до двери, не проговорила, не оборачиваясь к нему: “Я сейчас выйду!” Ему показалось, что ею руководит не столько желание отчитаться перед ним, сколько нежелательность его присутствия рядом с ней в первые минуты после прихода.
Он приготовился к худшему. Первое, что пришло ему в голову, было связано с Натисом и Суминием. Было вполне возможно, что они подстерегли ее и силой затащили в машину. Обеспокоенный ее задержкой и лишенный возможности самому наведаться к ней, он поймал себя на том, что эта мысль скорее выдает его желание как можно дешевле отделаться от насильников, хотя вряд ли бы им пришло в голову, что они пользуются его временной собственностью в последний раз.
Затем он начал тревожиться из-за Детеримы, вернее из-за ее отъезда, и растущее нетерпение еще более нагнетало обстановку и требовало скорейшего прояснения. Аколазия вышла через четверть часа. Она переоделась и выглядела чуть более оживленной, но в каждом ее взгляде, в каждом движении ощущалась какая-то пришибленность.
Он отвел от нее взгляд и спросил:
- Детерима уехала?
- Да."
Он помолчал в ожидании, что она заговорит сама, но даже эта короткая пауза показалась ему невыносимой. Она не садилась и, как он чувствовал, смотрела на него. Он собрался было ее спросить “Что случилось?”, но почему-то ему стало противно задавать вопрос в такой форме. Это подразумевало, что он заранее уверен в чем-то плохом и хочет только убедиться в этом. Ведь он делал все для того, чтобы не произошло ничего плохого и непредвиденного, а потому лишен был права спрашивать так, ожидая услышать неприятные вести. Все это так. Но что он может предложить взамен?
В это время дверь его комнаты с грохотом открылась. Не похоже было, что Имбульбита и Пенил выжали друг из друга все соки. Подмастерье бросил взгляд на Аколазию. Она чуть пошатнулась и сделала шаг к нему. Он тоже шагнул ей навстречу и, совершенно ясно ощутив, что она вот-вот разразится слезами, обнял ее. Аколазия уже рыдала, спрятав лицо на его плече, а он был рад, что хоть не видит ее слез. За считанные секунды верхняя часть рукава его халата пропиталась влагой.
Но думал он в это время не о ней, а о помехе, мешающей ему думать о ней. Он догадался, что из дома вышел лишь Пенил, а Имбульбита, его великовозрастная обожательница,
осталась в комнате. Подмастерье слегка подтолкнул Аколазию к дивану и усадил на него, опустившись рядом с ней.
- Успокойся! Я сейчас выпущу клиентов и вернусь."
Он встал. Аколазия больше не плакала, а может, нежелание слышать ее плач делало его неспособным воспринимать его. Еще находясь в зале он подумал, что рад уйти от нее и хотя бы ненадолго отложить узнавание того, чт о произошло. Пока же можно было довольствоваться тем, что она рядом, жива и невредима.
XII
Только переступив порог своей комнаты, Подмастерье понял, что под его крышей сосуществуют два совершенно отличных друг от друга мира.
Имбульбита, совершенно голая, стояла возле круглого стола и, наливая в маленький граненый стаканчик вина, напевала песенку, популярную в последние пятьдесят лет.