Выбрать главу

 

Махла выполнила просьбу сестры без промедления. Зелфа подняла свою чашу и выпила ее до дна. Отец посмотрел на старшую дочь; лицо ее было по-прежнему бесстрастным. Махла посмотрела на него сияющим взглядом, подняла свою чашу и сказала:

 

-        У меня такое чувство, будто мы начинаем сегодня новую жизнь, и я счастлива, что мы находимся рядом с тобой, отец. Мы вместе, как были всю жизнь, еще в то время, когда нас не было на свете. Пока мы живы, мы будем вместе. Будь здоров, отец! - и Махла последовала примеру старшей сестры.

Лот выглядел несколько растерянным.

 

Он поднял свою чашу и помолчал, размышляя, как поступить, ограничиться ли кратким словом или примешать к словам благодарности отцовские        наставления. Первая мысль перевесила, и, вполголоса проговорив, “Благодарствую, доченьки!”, он медленно осушил чашу.

 

Зелфа и Махла были под впечатлением только что пережитых минут, когда Лот встал и, обронив: “Я скоро приду”, - вышел из пещеры. Сестры переглянулись, ожидая, когда отец удалится настолько, чтобы не слышать их.

 

 

IV

 

 

-        Зелфа, как ты думаешь, сколько еще следует выпить отцу? - шепотом начала Махла. - Боюсь, он отвык от застолий и, если выпьет много, это может на него плохо подействовать.

-        Ты права, - отвечала Зелфа. - Я не помню, чтобы отец когда-либо напивался допьяна, и тем более не хочу, чтобы это случилось сейчас.

-        Как ты собираешься поступить?

-        Отец сам решит, когда пора будет завершить застолье. Сама я с непривычки уже почти опьянела. А ты как?

-        Ты преувеличиваешь! Я чувствую себя трезвее и свежее, чем прежде.

-        Вот видишь, мы друг друга дополняем, как всегда... Но тише, отец возвращается."

 

Действительно, секунду спустя появился Лот и занял свое место. Он сразу взял чашу в руки и приготовился произнести речь, окинув взглядом дочерей и проверив их готовность слушать.

 

-        Никакой праздник в жизни людей не может обойтись без того, чтобы не отдать должное смерти. Кстати, как бы нам назвать наш праздник? Мне что-то ничего не приходит в голову."

 

Махла посмотрела на сестру.

 

-        Праздник единения, - почти выкрикнула Зелфа так, будто идея осенила ее только что.

-        Так, значит, мы отмечаем наше единство. И тут я не могу не помянуть вашу мать, мою Орнатрину. Я чувствовал и раньше, что многого недодаю ей, и не раз думал об этом, но то, что я чувствую сейчас, выше моих сил. При ее жизни я думал об этом от случая к случаю, в перерывах же между прегрешениями позволял себе отвлечься и расслабиться. Я и тогда особенно терзался из-за невозможности полностью загладить свою вину. Теперь кое-что изменилось, хотя и не в лучшую сторону. Возможность грешить и причинять ей боль осталась, хотя ее нет на свете, а возможность как-то исправить положение исчезла навсегда. Не мне судить, чем я настолько провинился перед Богом, ведь я дорожу каждой крупицей добра, ниспосылаемой Им, и благодарен Ему так, как только может быть благодарен человек Богу. Пожелаем себе, чтобы наше существование и наши дела никогда не вызывали у нас чувства ущемленности, будто мы способны на нечто такое, что разочаровало бы нашу мать. Пусть в соляном столпе, в который она превратилась, она будет его солью, сутью и нашим судьей!"

 

Лот продолжал что-то говорить, губы его шевелились, но слов разобрать уже было нельзя. Он до дна выпил чашу, но на стол поставил ее не сразу, будто забыл о ней. По установившемуся порядку следующее слово было за Зелфой. Она подняла свою чашу и начала:

 

-        Своей смертью мама кое-что нам завещала. Я думаю, качество нашего единения не только между собой, но и с ней, зависит от того, насколько верно мы прочтем это завещание и последуем ему. Я бы сказала, что мы в силах сделать и то и другое, и добавила бы, что другого выхода у нас нет. То, что мы собираемся совершить, следуя ее желанию, мы делаем для себя. Мама для меня жива, жива в своем пожелании блага нам, и я хочу обратиться к ней, как к живой и заверить ее в том, что сделаю все, чтобы не разочаровать ее."

 

Зелфа отпила несколько глотков.

 

-        Пока мы живы, и будут жить наши дети, и дети наших детей, все мы будем живы. Я согласна с тобой, Зелфа, что мама жива, но мне хотелось бы видеть ее, слушать ее, обнимать. Мне очень этого не хватает. Если у меня родится девочка, я назову ее именем мамы, ты не против?