- Нет. Так будет справедливо."
Махла отпила глоток, а потом, помедлив, выпила и все содержимое чаши. Она не заметила, что отец потянулся к кувшину, и спохватилась, когда он уже наливал себе.
- Что-то вы сегодня разошлись, - заметил он ласково. - Во всяком случае, больше пить я вам не рекомендую. Если сегодняшнее утро мы встретили с миром, это произошло оттого, что вчерашний день провели в мирных трудах и мыслях. Пусть завтрашний день также встретит нас с миром, ибо наши сегодняшние мысли и дела были наполнены светом и смирением."
Лот выпил вино и медленно поставил чашу на стол. Поднявшись с показной легкостью, он посмотрел на дочерей и сказал:
- Пора мне отдохнуть !
Махла была ближе, и первой прикоснулась губами к щеке отца:
- Спокойной ночи, отец!"
Зелфа поцеловала отца молча. Лот провел рукой по головам дочерей и шагнул к своей постели, устроенной тут же, за занавеской.
Зелфа вышла из пещеры, а Махла принялась убирать со стола”.
V
Подмастерье чувствовал недомогание и, не понимая его причин, не знал, как себе помочь. Он решился на самую большую жертву - сокращение часов занятий и теперь хотел поработать еще немного на тот случай, если вечером ему станет хуже. Выбор книги для Аколазии несколько отвлек его, и он продлил себе отдых, раздумывая, на каком из переводов романа “Под сенью девушек в цвету” - старом или новом - остановиться. Предпочтение было отдано старому переводу, и он достал книгу из шкафа. Несколько минут он копался в причинах предпочтения. Наиболее убедительное объяснение - нежелание подвергать испытанию новое издание, в суперобложке, чрезвычайно бережно прочитанное, после чего казалось, что книга стала даже новее, - было сразу же отброшено.
Потом он начал убеждать себя, что старый перевод лучше нового, но это мнение было слабо мотивировано. Далее он признал, что первый переводчик должен был иметь лучшее образование, чем новый, но это было лишь первое звено цепочки, продолжать которую у него не было возможности. Он читал оба перевода, но, хотя всю прелесть автора почувствовал после нового, более соответствующего нормам и возможностям русского языка, а не французского, у него возникло что-то вроде досады на себя за то, что старый “буквалистский” перевод ему довелось прочесть в незрелом возрасте. Его тянуло к нему, хотя он и прожевал его в свое время довольно безвкусно. Наконец, мудрствованию пришел конец и, так и не обретя решающую мотивировку, более старая книга легла на тумбочку.
Мало радости доставила и мысль, что сегодня предстоит сношение с Аколазией. Он уже думал перенести его на завтра, или даже на более отдаленный срок. Это было вызвано не только недомоганием, но и не успевшими померкнуть впечатлениями от вчерашнего рассказа Аколазии и смутным предчувствием чего-то худшего, что еще могло произойти.
Он очень хотел увидеться с Аколазией и перекинуться словом, но не осмелился постучаться к ней. Нужно было дождаться, когда она соберется выходить из дому. Обычно к этому времени ее уже не бывало дома, но, может, сегодня она вовсе не захочет выходить. Но как долго дом будет оставаться более безопасным местом, чем улица?
Он прилег отдохнуть, ибо от тяжести в голове его клонило ко сну. Как ни были связаны подобные отключения от занятий в первую половину дня с неприятными ассоциациями, вызванными недомоганием, потребность во сне приглушила их, и вскоре он заснул. Сквозь сон он слышал, как Аколазия ходит по зале, снимает цепочку, хлопает дверью. Подсознательное сожаление из-за упущенного шанса увидеться с ней было компенсировано промелькнувшим во сне же соображением, что, раз она не нарушила распорядок дня, значит, придет в себя скорее, чем сидя дома, парализованная страхом.
Проснувшись, Подмастерье первым делом посмотрел на часы; проспал он около двух часов, но бодрее себя не чувствовал. Перекусив, он снова прилег, но заснуть уже не смог. Он подумал о Детериме и удивился, насколько легко и естественно ему без нее. К тому же, если бы она стала свидетельницей вчерашнего происшествия с Аколазией, или того хуже, сама пострадала, еще неизвестно, какое сложилось бы положение. Без нее легче было и Аколазии, которая, хотя ни разу и не пожаловалась на сестру, но вряд ли уж очень могла благоденствовать рядом с ней. Он подумал, что отъезд мог бы послужить ей выходом в случае изменения обстоятельств к худшему.