Я уже почти догадываюсь о том, почему так будет происходить и впредь, правда, это вовсе не может служить оправданием тому, что нечто подобное уже произошло. Если постараться оправдаться совсем коротко, то я сказала бы, что мне очень трудно прямо и точно выразить то, из-за чего я затеяла все это. Десятки страниц и сотни строчек мне понадобятся не для того, чтобы постепенно подступиться к этим двум-трем строчкам, а может, и нескольким словам, которые не займут и одной полной строчки, но для того, чтобы бросить их в это множество и рас творить их в нем.
Ты мог бы спросить, почему я поступаю так и насколько необходимо поступить именно так для моей цели? На удовлетворительный ответ не надейся. Иначе, я не решилась бы на это послание. Тебя может удивить, что слова я использую не по назначению. Это верно. Ну что ж! Разве моя вина, что слова испокон веков используются для сокрытия чувств и мыслей нисколько не меньше, чем для их раскрытия. Но мне не скрывать их надобно! Мне нужно их расположить как-то так, чтобы они служили одновременно и путем, и целью, и выходом после ее достижения.
Слова замещают чувства, но насколько они могут вновь заставить пережить те чувства, которыми были вызваны? Не буду гадать. Если ты будешь в свои восемнадцать лет, или пусть в двадцать три года, настолько уверен в себе, что воспримешь мою сегодняшнюю слабость как ненужную трату времени, я могу только порадоваться этому, но если все будет иначе, что тогда? Может, все-таки тебя заинтересует поиск нескольких слов - ключа ко всей моей затее? Может, ты - пусть не сразу, но со временем, - поблагодаришь меня за переживания, которые позволят тебе почувствовать по-новому, что ты плоть от плоти моей и дух от духа моего?
IV
Моав, родной мой!
Я сейчас подумала о том, что ненужным мой теперешний труд может показаться тебе по многим, чрезвычайно разным причинам, среди которых одну из главных я определила бы так. Ведь если моей целью при написании этого письма является поведать тебе самое важное из того, что я поняла в жизни, что помогло мне быть самой собой, несмотря ни на какие превратности судьбы, то как могу я допустить, что до достижения тобой совершеннолетия я не открою тебе то же самое не только в своих словах, обращенных к тебе, не только в своих чувствах, испытываемых к тебе, но и в по ступках и поведении?
Более того, разве в любых моих жизненных проявлениях, которые так или иначе коснутся тебя и за которыми ты сможешь наблюдать на протяжении всей жизни, я не буду проявлять одно и то же при всем многообразии и неповторимости отдельных слов и поступков? Разве можно будет знать и чувствовать что-либо лучше того, ради чего я теперь сижу и прикладываю все свои усилия?
Значит, я боюсь. Боюсь, что что-то останется непрочувствованным, и я хочу предотвратить потерю. Так что имей в виду и то, что я могу по воле Бога уйти из жизни раньше, чем ты подрастешь. В таком случае и оправдываться как-то неудобно.
Искренность явится мне не только самоцелью и подмогой; она неизбежно будет и мешать. Вот теперь я подумала о том, что твой возраст определил выбор времени для обращения к тебе; так я и решилась: мое чрезвычайное намерение потрудиться для понимания питается твоим младенчеством и естественным непониманием. Иначе я бы не рискнула. Это тоже от страха.
Раньше я всегда думала, что жизнь всех твоих предков, и, конечно же, твоих родителей, то есть и моей, является частицей твоей жизни, как и твоя жизнь вольется и займет свое определенное место в жизни, порожденной тобою.
Теперь я продолжаю думать так же, но кое-что стало мне представляться в другом свете. Наверно, даже если ты не будешь знать, что из себя представляла моя жизнь, то, о чем я только что напомнила тебе, не окажется ложным в том смысле, что ты не останешься без блага или зла моего жизненного опыта. Но я клоню вот к чему. Чтобы иметь определенное отношение к опыту предков, не помешало бы знать его не только по своему, но и по их опыту, прислушиваясь к нему, познавая его и оценивая его через свет собственного разума.
Оценка часто сопровождается отверганием, разладом и прощанием. Все они в совокупности могут влиять на опыт человека не меньше, чем принятие, согласие и соединение, но то, на что мне хотелось бы обратить твое внимание, заключается в том, что в обоих случаях надо быть знакомым как можно лучше с тем, что обречено на бытие оцененным.
Поистине, не бояться, что ты осудишь мою жизнь, мои поступки и мое видение, я могу лишь в том случае, если буду уверена, что ты знаком с ними, и не только по одному сколько-нибудь близкому и значительному источнику. Вот я и выдала еще одну причину моего обращения к тебе, и теми словами, которые я затруднилась бы вывести в другом случае.