Я подумала теперь о том, что на меня ложится большая ответственность в связи с тем, что я первая собираюсь рассказать тебе о событиях того дня и о его некоторых последствиях. То, что в действительности ты узнаешь об этом много лет спустя и, уже наслышавшись от разных людей и с различными подробностями, мало волнует меня. Хотя сейчас ты, возможно, не понял бы ни одной мысли, я верю, что неким непостижимым образом то, что я говорю для тебя, передастся тебе и вспомнится тогда, когда у тебя будет возможность ознакомиться со всем самому.
Прости меня, что я так затягиваю обращение к тебе. Не буду оправдываться - мне трудно. Мне трудно при мысли, что я могу ошибиться и уже никогда не смогу исправить написанное. Надеяться, что всегда можно будет поправить сказанное, значит дурачить себя. Каждое высказывание несет свое бремя и каждое высказывание уносит свойственную только ему завершенность. И никакое слово, не говоря уже о связной группе слов, по смыслу не поддается повторению, даже если дословно повторяется одним и тем же человеком.
Оставим в стороне вопрос, что человек не остается одним и тем же на протяжении своей жизни. Малосущественно и то, что при легко исполнимом желании удержать место, где произнесено слово, выше человеческих сил удержать одинаковость времен. Решающее значение имеет соотносимость внутреннего содержания высказывания к тому, на что оно нацелено. И даже если система, создаваемая высказыванием и чем-то соотносящимся с ним, не меняется и требует своего повторения, это повторение требуется для восстановления, возобновления, что уже не может быть неотличимым от того, что повторяется, хотя бы потому, что следует за ним и придает человеку схожие силы с какими-то дополнительными оттенками.
Легче всего это видно по молитве. Можно ли по-настоящему повторить молитву в прямом понимании слова “повторить”? Конечно же, нет. Оставим в стороне то, что человек, помолившись раз и повторяя свою молитву, повторяет ее иначе, и сказать, что увереннее, тверже, - этого мало. Можно десять тысяч раз повторить молитву, и каждый следующий раз она будет произнесена в определенном смысле лишь в очередной раз, но в своем роде - впервые. Каждый акт повторения порождает ответственность; он нов и неповторим при своей известности и повторимости.
Ты можешь удивиться тому, что я начала говорить о молитвах. При чем тут молитвы, спросишь ты. Я не замедлю с ответом. Наверно, определение молитвы больше всего подошло бы ко всему тому, что я пытаюсь выразить в этом послании. Я молюсь. Я молюсь за тебя, за благополучие рода нашего, сын мой!
VIII
Моав, единственный мой!
Как-то раз отец пришел домой с двумя путниками, которых он встретил у ворот города и пригласил погостить у нас. Таким одухотворенным, как в тот день, я никогда отца не видела. Может, гости были какими-то особыми существами, может, какое-то предчувствие осенило отца, не знаю, но очень скоро оказалось, что пришельцы действительно провидцы, а отцу пришлось вести себя совершенно необычно.
Ночью к нам в дом попытались вломиться горожане, чтобы надругаться над пришельцами. Отец, стараясь образумить их, сам чуть ли не лишился разума, предлагая им нас, меня и Мелхолу, вместо гостей, но от этого они озверели еще больше. Они рассвирепели настолько, что не пощадили даже друг друга и во множестве погибли у ворот нашего дома. Беспорядки и насилие охватили весь город. Мы спаслись чудом, благодаря настойчивым советам наших гостей, вместе с которыми мы покинули наш дом и вышли из города, вскоре после этого испепеленного дотла.
Утрата спокойствия, дома и надежд на будущее оказалась не только первой, но и самой легкой по сравнению с потерей, которая нас ждала в дороге. Мама не выдержала испытаний и погибла. Мы же должны были спасаться. С тех пор мы живем вдали от людей и лишь помним об их существовании.
Но почему мне захотелось рассказать об этом случае, когда наряду с ним в нашей жизни было достаточно других несчастий? Потому, что он непосредственно связан с твоим рождением. Твое появление на свет не было обычным, но разве все, что происходит, должно нести на себе печать обыденности?
Я не знаю, как будут развиваться дальше события и в каких условиях придется нам растить тебя, но, может, самая главная причина того, почему я взялась за это письмо, состоит в том, что я не хочу, да и не могу делать тайну из твоего рождения. Я обязана поведать тебе о твоем рождении, но хорошо, что не увлеклась и не сказала неправду. Я не чувствую какой-то мучительной обязанности сделать это, и скорее всего воздержалась бы, и не знаю, сколь долго продолжалось бы такое состояние. Конечно, какой бы довод я ни привела в пользу желания рассказать тебе все, совершенно отказаться от чувства долга нельзя, но оно занимает небольшое место в моем стремлении.