Итак, еще до рождения дочери отец не может не соотносить себя с ее неведомым, может даже еще не родившимся, будущим мужем, которому будет дано право снимать одежды с его дочери, право, освященное обычаями людей и согласующееся с законами природы. Дело не столько в том, что будущий зять будет чужим, другим, непричастным к преданиям и тайнам рода человеком, а в том, что, кем бы он ни был, каким бы неслыханным благородством ни выделялся, по своему существу, то есть по своим намерениям относительно его дочери и себя самого, он не может сколько -нибудь заслуженно притязать на открытие тайны, несомой его будущей женой.
И что же? Ему с ходу дано овладеть тайной, которая сопровождает, - да что там говори, которому это познание, быть может, нужно лишь как побочное средство для того, чтобы утвердить себя на земле. Если мы отвлечемся от разных второстепенных обстоятельств и поставим вопрос: а справедливо ли это, - мы никогда не выпутаемся из возникающих в этой связи затруднений.
Справедливо или нет, наше дело - только объяснять, а объяснение, друзья мои, как ни крутись, это - оправдание. Отец, радующийся тому, что дочь растет, знает, что тем самым приближается время, когда другой вступит во владение его достоянием и потеснит его, и чем больше он желает счастья дочери, тем больше подводит себя к существованию в будущем как живого музейного экспоната.
II
Итак, необходимость появления мужа до чери и переход отца на задний план не могут не осознаваться им как важные составляющие его довольно жалкого положения, изменить которое он бессилен. К дочери его, таким образом, может привязывать не жалость к ней, вызванная ее природной беззащитностью, и в любом случае не столько она, сколько его собственная беззащитность и жалость к себе.
Он не может не дорожить в ней собственной жалостью и вынужден терпеливо ждать, когда она будет растоптана. Как же можно относиться к тому, что создано собственной беззащитностью, которая на протяжении довольно долгого времени сама просится стать тайной? Конечно, с большим расположением, с большей, и мучительно болезненной - добавил бы я - привязанностью, несколько облегчающей примирение с действительностью.
- Я еще раньше хотел прервать тебя, Корбан, - начал Анубис, - но не стал делать этого, хоть это и потребовало от меня немалой выдержки. Теперь же, чувствую, мое терпение лопнуло. Как же отец может быть больше привязан к дочери, если она, обнажаясь, обнажает и срамные места всей семьи - ведь тебя можно понять и так. Разве осознавший это отец не будет смотреть на дочь как на неизбежное зло природы, возможно, просто как на товар, который следует подороже и подальше сбыть, как на средство, помогающее перенести все внимание на воспитание сына, и так далее ?
Разве ты мало знал отцов, не питавших особой любви к дочерям? Разве тебе не известно, что рождение сына и рождение дочери приносят неодинаковую радость ? Разве, в конце концов, ты не слышал о довольно рас про стране нных случаях сожительства отцов с дочерьми? Вряд ли ты сможешь убедить меня в том, что приведенные мной отклонения от нарисованной тобой картины имеют нечто общее с ней. Согласись, что ты все время предаешься отвлечештым рассуждениям, я же привел факты, небезызвестные и тебе.
- Не суетись, дорогой Анубис! Я никогда не забывал те факты, о которых ты мне напомнил. Рассуждая об отце и его отношении к дочери, рисуя образ отца, я не мог разбрасываться, и предполагал в нем довольно сильного, волевого, благородного и, главное, думающего человека, конечно, не без человеческих слабостей, но не какого-нибудь бесхарактерного слюнтяя или тупое животное.
Обстоятельства могут сломать и крепкого и умного человека, но все разновидности отношений, перечисленные тобой, не представляют, на мой взгляд, особого интереса из-за незрелости и духовной ничтожности подобных отцов. Разумеется, они могут составлять большинство, но разве становятся от этого более зрелыми? А вот относительно их полной обособленности от рассматриваемого мной случая я никак не могу с тобой согласиться. Так ли уж трудно усмотреть в них крайности, может, и с трудом пробивающего себе дорогу в жизни, но все же вполне обычного, здравого отношения к людям и явлениям?