Он рассердился на себя за мысль, что происшедшее с ним было наказанием за то, что он не то чтобы сопротивлялся выдаванию дочерей замуж, но не способствовал ему и по мере возможности оттягивал разлуку с ними. Все его доводы относительно опрометчивости спешки в подобном деле в один миг стали ка - заться ему ложными и надуманными. В конце концов, ни Кавилл, ни Ультор были ничем не хуже других молодых людей, и если раньше он, отмечая это, добавлял, что у них впереди еще вся жизнь, чтобы догнать и перегнать в злодействах своих наиболее отличившихся в них сограждан, то сейчас искренне сожалел об этом, ибо понимал, что его предположение ничем не обосновано и им руководило лишь чувство собственника, не желающего расстаться со своим товаром за первую же предложенную цену.
Было время, когда его раздражало, что дочери после объявления их невестами в чем-то неуловимо изменились. Ему не нравилось, что они не рассматривали свое замужество как конец их союза, их единства. Может, они не понимали этого? Но такое объяснение еще больше выводило его из себя, ибо, если даже он никогда не говорил им прямо о том, как много они для него значат, чего стоили все его труды, если они не понимали отца без слов? Да, он не мог всерьез воспринимать Кавилла и Ультора, которым в силу естественной необходимости предназначалось сорвать плоды, с таким трудом взращенные им, но это в прошлом.
Сейчас, в данную минуту, никто не представлялся ему ближе, чем они, ни о ком он не думал больше, чем о них, и он сам удивлялся себе, замечая, что ни Орнатрина, ни Зелфа и Махла, ни почтенные гости не занимают его мысли больше, чем эти зеленые и неотесанные юнцы, и будь в этом надобность, он своими руками задрал бы подолы своим дочерям, чтобы их нагота затмила собой все существующее в мире для их полновластных господ.
V
Зелфа также думала о женихе, Кавилле, и ее мысли странно переплетались с мыслями об Ульторе, женихе Махлы. Ей, как и ее отцу, пришлось изменить свои прежние взгляды о них, но, в отличие от отца, тому, что случилось пару часов назад, она придавала меньше значения, хотя и понимала, что это искра, довершившая ее озарение. Да, если Махла с нетерпением ожидала свадьбы, за ней ничего подобного не наблюдалось, но и она часто ловила себя на мысли, что было бы лучше, если бы неотвра тимое произошло поскорее.
Она не особенно благоволила к Кавиллу и не торопилась разделить с ним все горести и радости, скорее просто была последовательной в осознании неизбежности своей женской доли. И тогда, и сейчас она считала его “средством”, правда, в прошлом не вкладывая в это слово унизительный для него оттенок, который преобладал теперь, хотя ничуть не сомневалась в том, что, скорее всего, и сама никогда не станет для него чем-то большим, чем средство.
Что же случилось несколько часов назад и в чем провинился Кавилл?
Ей казалось довольно странным, что она ни в чем не могла обвинить его, да и, собственно говоря, и не обвиняла. Исходный факт заключался в том, что Кавилла не было рядом с ее отцом, когда тот оказался один на один с разъяренной толпой. Наверно по -другому не могло и быть, ибо что, к примеру, произошло бы, если бы он рвался занять место рядом с отцом, и стал бы рядом с ним, обрекая себя на верную гибель ? От неминуемой смерти Лота спасла его полная беззащитность, тогда как появление в качестве защитника Кавилла предрешило бы их участь и ускорило бы гибель обоих.
Кавилл не решился на такой поступок, но его трусость мало волновала Зелфу. По логике вещей его не в чем было упрекнуть. Зелфа была не настолько простодушной, что бы требовать от Кавилла чрезмерного мужества и бесстрашия. В более трудном, но и в более определяющем для его судьбы случае он, быть может, проявил бы чудеса храбрости, но то, что произошло ночью у входа в их дом, не было таким случаем. Зна чит, не это было причиной ее перемены к Кавиллу.
Что же тогда настроило ее против него? Ей было не по себе от того, что она не могла заставить себя усомниться в том, что если бы отец попросил Кавилла вывес ти ее и Махлу, уже названных и нареченных невест, вместо каких-то чужеземцев, то отношение к этой просьбе было бы враждебным и надменным. Что могло бы двигать Кавиллом в этом случае ? Непонимание? Чувство оскорбленного достоинства? Если да, то в очень незначительной степени. Но тогда что же?