ут лег ко запутаться из-за того, что под одними и теми же словами подразумеваются разные вещи. Поэтому предостерегать о чем-либо бессмысленно. Но главное в том, чтобы новизна более поверхностного слоя, скажем сюжетной линии, не заслонила новизну более внутреннего, более глубокого, то есть новизну обоснования тех или иных поступков действующих лиц.
Вообще “новизна” - очень неподходящее, и я бы даже сказал - лишнее, слово. Опытный читатель, зритель или слушатель, то есть такой человек, который уже достаточно читал, видел и слышал, ничего нового не узнает, да и узнать не сможет; он либо принимает, либо нет - в зависимости от своего вкуса и опыта.
- Я что-то не пойму. Пока человек не стал зрелым и опытным читателем, он воспринимает поверхностную новизну, когда же он наконец становится таковым, никакая новизна для него вообще не существует. Так что ли?
- Да. По существу, так и происходит.
- Как же развивается в нем восприимчивость к глубине? И для чего тогда читать - узнавать-то нечего!
- Во-первых, - если начать с последнего твоего замечания - нельзя отказывать себе в удовольствии и надо продолжать читать ради него. Во-вторых, многие действительно перестают мучить себя и ограничиваются газетами и объявлениями. Что касается глубины, ее постижение, или же погружение в нее, начинается тогда, когда тебя тянет к уже знакомому и познанному, когда ты начинаешь чувствовать, что для удовлетворения своей тяги к новизне тебе достаточно еще раз сцепиться со старым, давно уже знакомым материалом. Проще говоря, глубина открывается тогда, когда любое новое ты без остатка разлагаешь на старое и всем тем, что уже знаешь, покрываешь всякое новое.
- Пусть так, но разве обоснование, которое ты предлагаешь в своем варианте истории, не часть содержания, разве оно не относится к тому уже известному, старому, которое должно поглотить его?
- В определенной мере ты права. Это обоснование не может быть чем-то подлинно новым, но этому можно найти оправдание. Во-первых, обоснование по своей природе несет в себе признаки жизни, которые тем живее, чем оно убедительнее. Во-вторых, как ни вертись, опыт всякого человека своеобразен и неповторим, пусть в самом малом и не в самом главном. Если это своеобразие счастливо сочетается с убедительностью мотивации, то может получиться действительно что-то стоющее. Правда, происходит это крайне редко, но все же происходит!
- Насколько я понимаю, незрелость читателя характеризуется тем, что его интересует то, что происходит, а зрелость - как происходит. Но опять-таки интерес к всевозможным “как?” может иссякнуть, наполнившись определенным множеством. Что тогда?
- Тогда прекращается жизнь. Не в прямом смысле. Я имею в виду духовную жизнь. И большое счастье, что большинству людей такая жизнь неведома.
- Почему?
- Потому, что возникла бы опасность прекращения рода человеческого, и мы лишились бы и того малого, что имеем.
- Что ты имеешь в виду?
- А то, что возникновение духовной жизни, ее укрепление возможно лишь за счет физической, которая беспощадно используется для ее поддержания. Для физической жизни это не проходит даром; она резко ослабляется. Сильный дух чахнет в сильном теле. Здоровый дух нуждается в нездоровом теле, хотя обратное неверно, ибо нездоровое тело может вовсе не нуждаться в здоровом духе. Сейчас понятнее?
- Да. Духовная жизнь нужна физически немощным. Но ты разве немощен?
- Опять ты имеешь в виду только прямой, непосредственный смысл! Видишь ли, я способствую проституции стенами своего дома, своей головой, руками, но не деньгами, вернее и ими тоже, но в очень незначительной мере. Это и есть немощь. Это и питает мою так называемую духовную жизнь. А у кого есть деньги, те не то что способствуют, а создают и воссоздают проституцию. Не будь моих стен, моей головы и моих рук, проституции был бы нанесен не Бог весть какой урон, но если переведутся плательщики - ей конец! Вот и рассуди, немощен я или нет.
- Да... Начинали мы разговор с другой темы...
- Да, я и забыл дать тебе совет: ищи новое и незнакомое в известном и знакомом тебе. Не прогадаешь."
X
Аколазия взяла исписанные листы и пошла к себе. Мохтерион еще не остыл от разговора и сожалел, что его защитительная речь была какой-то бессвязной и без огонька. “Да как бы я ни переворачивал сюжет и чего бы туда ни напихивал, все равно ты поймешь ровно столько, сколько тебе захочется понять”, думал он. “А сколько захочется? Да столько, сколько можется, ни больше, ни меньше!” Наконец он вздохнул с облег чением при мысли, что уже давно не относится к молодым ни в смысле желания узнавать что-то новое и тянуться к нему, ни в смысле сколь-нибудь значимой надежды на его привлекательность и надобность.