Уже собравшись выходить, он вспомнил об обещании Минкциона, и ему стало не по себе. Он уже хотел посоветоваться с Аколазией, но в последнюю минуту передумал. По всей видимости, и сегодня сестры собираются выходить вечером из дома, с чем ему еще трудно было свыкнуться.
Вспомнил он и о просьбе Аколазии о кни ге. Недолго думая он выбрал “Лелию” и сразу же положил на холодильник, стоявший в зале. После напряженной работы с утра ему хотелось поскорее вырваться из дома и подольше побыть на воздухе.
Последний день лета, совпавший и с воскресным днем, и с днем перед началом учебного года не предвещал никакого нашествия клиентов, заметно поредевших в последние дни. Тем не менее, когда он возвращался домой, ему казалось, что он сильно запаздывает к началу приема гостей. Но он ошибался. Желание отдохнуть и удовлетворение от уже сделанного дела незаметно сократили для него время, требующееся для восстановления сил. К тому же, на него повлияла и приобретенная в последнее время привычка.
Войдя в дом, он сразу же начал думать о предстоящей близости с Аколазией, ибо по их договору, вернее по навязанному ей правилу, на сегодня приходился день расплаты, производить которую наличными ему не хотелось, как не хотелось и близости с ней в последний раз. Еще совсем недавно представления и образы, связанные с ожидаемым занятием любовью, наводили на него приятную истому.
Он давно уже научился ценить предлюбовные переживания, чуть ли не единственно которые оправдывали все желания, и уж наверняка только они обеспечивали сохранение в памяти всего своеобразия данного увлечения. Недостаточные сами по себе и предназначенные природой лишь для того, чтобы подводить к сближению, преходящие и исчезающие в дальнейшем, они, быть может, в силу именно этой недостаточности занимали в душе человека более прочное и непоколебимое место, нежели все то, для чего они служили если не средством, то, по меньшей мере, тем, избегание чего отвело бы человека далеко в сторону даже в случае достижения цели.
Но теперь, когда он думал о любовных утехах с Аколазией, чувствительные струны не были задеты. А ведь налицо были все условия для привычных переживаний: Аколазия не стала менее привлекательной; полное согласие с ее стороны было исключено - она могла для виду сослаться на месячные; привыкание к ней и знание того, что его ожидало, никак не должны были уменьшить интенсивности его предчувствований, и с ее выходами на свидание он, можно сказать, примирился.
Может, он больше не дорожил ею? Этого нельзя было сказать. Хотя бы потому, что только ее существование и помогало ему писать ежедневно историю Лота, которая, несмотря на все недостатки и несовершенства, становилась для него по мере разрастания все дороже. Конечно, зависимость от Аколазии, как и любая другая зависимость, была сопряжена с неприятными ощущениями, но ее границы были им давно очерчены и освоены.
С возможностью в любую минуту прекратить курс, из-за постоянно гнетущей необходимости расстаться с ней в случае осложнений, он сжился с первых же минут, как они сошлись. Да и о потере интереса к женщинам вообще не могло быть речи, тем более что некоторое охлаждение к ним из-за чрезмерно знойного времени года более чем уравновешивалось тем, что почти все его девочки упорхнули на отдых.
Все сомнения были, наконец, разрешены призывом к собственной гордости. Подсознательно он полагал, что оказывает Аколазии большую милость, предоставляя ей возможность сойтись с ним. Разумеется, можно было понять себя и даже поблагодарить свою не дремлющую совесть за некоторое торможение такого подхода, но, как ни легко было переносить гордость подсознательно, еще легче оказалось принимать ее сознательно, и в конце концов он удовлетворился тем, что выяснил для себя, в чем причина бесчувственнопопечительского отношения к Аколазии: благодетель зарезервировал за собой все права не смешивать свои чувства с чувствами облагодетельствованного существа.
XI
Подмастерье ждал Минкциона, знал, как его принять, и вовсе не собирался услуживать ему, но когда он услышал несмелый стук и открыл дверь, из всех заранее продуманных деталей встречи в жизнь была воплощена лишь одна, хотя и не малозначительная: открыв дверь и впустив посетителя в прихожую, Подмастерье не сдвинулся с места, и всем своим недоуменным и суровым видом показал незваному гостю, что ему не рады.