- Вам кого? - спросил Подмастерье Минкциона.
- Как?! Вы меня не узнали? Я был у вас этой ночью.
- С Эвфранором? Узнал. А вы без него?
- Я не собирался приходить вместе с ним.
- Напрасно. Что вам угодно?
- Я пришел к Аколазии. Я ей обещал.
- А она обещала ждать вас?"
Минкцион задумался. У Подмастерья при виде его смущения сжалось сердце, но он сразу одернул себя и набрался духа, чтобы поскорее выпроводить сдержавшего свое слово гостя. Тут только он обратил внимание, как тщательно подготовился Минкцион: он был гладко выбрит и аккуратно, даже со вкусом одет и источал приятный запах мужского одеколона, который, казалось, исходил и от цветов у него в руке, столь декоративных и внушительных по размеру, что творец вполне мог не наделять их благоуханием.
Подмастерье был очень слаб по части цветов, хотя и любил их в дошкольном возрасте, за что его дразнили в детском саду столь жестоко, что на всю остальную жизнь цветы не только исчезли из его поля зрения, но он с трудом различал их и с превеликим трудом запоминал их названия. Относительно цветов Минкциона он мог сказать, что это были не розы, не гвоздики и не фиалки. Чуть позже он вспомнил и с нескрываемой радостью отметил, что это также не ромашки и не тюльпаны. На этом узнавание прервалось. Определение количества представляло несопоставимо меньше трудностей: их было три штуки.
- Честно говоря, я не помню, - выдавил из себя Минкцион, - но разве она не ожидает всех, кто готов любить ее?"
Тут Мохтерион вспомнил, как несладко расплачиваться за чужую готовность любить, и еще более нахмурился.
- Вы нас не совсем правильно поняли.
- Так объясните!
- Боюсь, что если вы этого не поняли до сих пор, то не поймете и в будущем. Впрочем, попробовать можно. У Аколазии сейчас нет времени любить так, как любят при других, более благоприятных обстоятельствах.
- Она не предупредила вас о том, что мы сегодня должны были встретиться?
- Нет.
- Да ведь я от чистого сердца... - возвысил голос Минкцион. - Разве вы не видите, что я не такой, как другие?
- Верно. Все мы разные, и зачастую очень.
- Я в ней увидел прежде всего человека и обращался с ней, как со святой; она не могла не почувствовать чего-то совершенно иного в моем отношении к ней! - с обертонами сердитости и отчаяния произнес Минкцион. “Да он прямо -таки философ!”, подумал Подмас терье. “Лакать, как щенок, лизать, как котенок, да подкармливать андерсеновскими сказками, чем не святая невинность!”.
- Женская душа, она... как вам сказать, - запнулся Подмастерье.
- Я не о том. Она не должна была в свои годы настолько очерстветь.
- Но, позвольте, тело - слишком видимая, слишком манящая, слишком бренная часть человека. Разве вы могли бы обойтись без ее тела?
- Нет. Но я прокладывал к нему путь через душу, через самые сокровенные свои чувства.
- Душа, любезный друг, - фикция, часто полезная, но еще чаще - совершенно бесполезная. По меньшей мере, ею не следует злоупотреблять. А чувства... Чувства - производные того же тела, да и просто само тело.
- Вы вульгарнейший материалист, и активно не веруете в Бога.
“Черт бы тебя побрал!”, подумал Подмастерье. “И треть общепринятой цены не в состоянии компенсиривать за подергивания, а туда же, еще и Бога приплетаешь!”
- Если у вас “материалист” ругательное слово, то я с вами не согласен. Существует мнение, что идеальное является тем, что не в состоянии быть материальным, и посудите сами: будет ли оно в таком случае лучше или выше материального?
- Я не философ. Спорить не буду. Женщина, не способная оценить скромность и достоинство - видите, в руках у меня три недорогих цветка, а не букет роз, - такая женщина, такая женщина... - и Минкцион махнул свободной рукой.
- Почему же вы считаете, что она не оценила вашу... доброту? Оценить-то она оценила, но, думаю, ей не хотелось за нее платить. Согласитесь, что оценивать - одно, а платить - немножко другое."
Вдруг выражение лица Минкциона изменилось.
- Вы запретили ей встречаться со мной?
Мохтерион впервые за всю беседу улыбнулся.
- Я не могу ей запретить распоряжаться своим телом так, как ей этого хочется. Я - богобоязненный человек.