Но как ни продлевал удовольствие разошедшийся Подмастерье, после возгласов “рядовых”: “Не щади разбойника!” “Дави его, дави!”, - ему пришлось издать самую легко узнаваемую с детства букву, тогда, быть может, символизировавшую начало, и не только начало ознакомления с другими буквами алфавита, а теперь выражающую конец, и наверняка не только конец того процесса, который оканчивался ею.
- Вы сегодня выходите? - спросил он Аколазию, когда та уже собиралась выйти из его комнаты.
- Да. Но Детерима вернется очень скоро."
“Значит, у нее дело пошло”, подумал Под мастерье, и, не задерживаясь на этой мысли, занялся вечерним туалетом. Через четверть часа он уже лежал в постели и раздраженный шумом, доносящимся с улицы, где играли и кричали дети, мысленно призывал учителей всех школ родного города с первого же дня задавать ученикам такие задания, с которыми они не могли бы справиться до наступления сумерек.
Глава 7
I
==============================================
==============================================
[15] Когда взошла заря, Ангелы начали торопить Лота, говоря:
- Встань, возьми жену твою и двух дочерей твоих, которые у тебя, чтобы не погибнуть тебе за беззакония города."
И Лот, и его жена, и его дочери давно уже были готовы к выходу. Зелфа и Махла находились в покоях матери, которая, несмотря на недомогание, была полна решимости разделить участь дочерей и мужа. Эта решимость была обусловлена не душевной силой, и еще меньше - телесной крепостью, но именно полной безнадежностью как-то облегчить не только участь своих дочерей, но и тяготы мужа. Эта ночь была для нее не менее, а может, и более тяжелым испытанием, чем для ее мужа.
Впрочем, даже не “может”, а наверняка - более тяжелым, если учесть, что она не испытала на себе всю благотворность общения с пришельцами, и в первое время после того, как стало ясно, что готовится около ее дома, и когда была еще надежда, что до серьезной угрозы дело не дойдет, она думала с негодованием о близорукости пришельцев и о том, насколько непростительно было с их стороны не знать нравов тех людей, через места обитания которых им пришлось проходить. Но подобное отношение к гостям, хотя оно и требовало по справедливости еще более сурового отношения к Лоту, не распространилось на него, даже стало быстро терять силу и в конце концов вовсе исчезло.
Правда, для этого потребовалось узнать, что Лота нет в доме и что, скорее всего, живым он в дом не вернется. То, что ей стало плохо, вынудило ее не только слечь и приковать к себе Махлу, но и думать короткими, но вместительными словосочетаниями. Сперва ей показалось, что ей худо от того, что “и из-за нее Лот жертвовал собой”, но очень скоро ей пришлось отступить перед другим открытием, что “она всегда увеличивала его слабость и из-за нее он никогда не мог себя чувствовать защищенным”. Нечто подобное, может, и приходило ей в голову прежде, но тогда подобные мысли как-то не западали в душу и, по меньшей мере, не составляли всего содержания ее забот. Теперь же, когда она была прикована к постели, когда она, как ни хотела этого, не могла быть рядом с ним в последнюю минуту, которая, возможно, уже наступила, эти ничем не примечательные соображения душили ее своей непоправимостью.
Раньше она никогда не задумывалась над тем, любит она Лота или нет. Достаточно было, что она терпела, привыкла, не ожидала и не надеялась на изменения. Он давал ей возможность быть предоставленной самой себе и, как это ни раздражало ее в первые годы их совместной жизни и как ни отражалось в их спорах и ссорах, наступило время, когда она начала понимать, что его явная отдаленность от нее лишь сильнее привязывает ее к детям и к семье, и не содержит ничего, направленного против нее. Но подобная независимость и отстраненность от него ей была и осталась в тягость, она не была к ней подготовлена и никогда не была уверена в ее необходимости и пользе.
И вот теперь, перед угрозой потери мужа, она не только не могла помочь ему, но не могла не понимать, что виновата перед ним. Конечно, не она встретила чужеземцев у входа в город, не она привела их в дом, не она поддерживала агрессивность содомлян и не она была непосредственной причиной убиения Лота. Но ее вина, которую она никогда не подозревала за собой и для открытия которой ей сослужили добрую службу и гостеприимность мужа, и недальновидность пришельцев, и необузданная жестокость содомлян, была больше, чем вина всех, способствовавших ее прозрению.
Она была сражена открытием, что Лот своим отношением к ней на протяжении всей их совместной жизни освобождал ее от какой-либо совин- ности в происходящем теперь. Но что за нелепость получалась на самом деле? Разве он мог знать, что случится в далеком будущем? И как же на самом деле уменьшалась ее вина при подобном отношении?