Он вспомнил своего деда, Фарра, который учил его, совсем маленького, что “Добрых людей смерть не беспокоит”, и представил себе выражение его лица, удивившее его тем, что после того, как он, не в первый раз услышав от деда эту фразу, спросил его - “Разве все, кто умирает, люди недобрые?” - оно совсем не изменилось. Дед посмотрел на него, погладил рукой бороду, потом той же рукой провел по голове внука и сказал: “Смерть добрых людей не в тягость их близким”.
На протяжении всей своей жизни Лот более или менее понимал, или ему казалось, что понимал, слова деда. Он не засомневался в их истиннности и после смерти самого дорогого и близкого ему человека, - отца, Арана. Он был подростком, но с неслыханным упорством убеждал себя, что с такой потерей нельзя смириться ни после погребания, ни после первой недели со смерти, ни после пятой недели, ни до конца года. Это горе, которое он предписал себе распределить на всю жизнь, стало его достоянием, которое ему суждено было испытывать до последнего дыхания. Тогда же он понял, что никогда не смирится со своей по терей и не позволит осиротить себя облег чением горя или его забвением.
Смерть Орнатрины напомнила ему о клятве, данной им себе после смерти отца. Что бы ответил его дед, Фарра, переживший смерть сына, на вопрос, который не был задан ему в действительности: “Была ли смерть его сына Арана не в тягость ему, отцу?” Отец его не был злым человеком ни по отношению к близким, ни по отношению к людям вообще. Лот не говорил деду о своем намерении всю жизнь носить в себе свою скорбь. Понял ли бы дед его? И мог ли он считать облегчением такое понимт^?
Лот всю жизнь пытался дать ответ за деда и был даже рад, что не довелось спросить его об этом при жизни. Его не очень беспокоило, что ответа на этот важный вопрос не находилось, и жизнь его продолжалась, но взгляд, брошенный на соляной столп, резко изменил его, казалось бы, уже ничем не поколебимое душевное спокойствие. Он подумал, что ответ деда очень помог бы ему сейчас, когда к одному безответному вопросу прибавился еще один, и он не мог думать о долгой будущей жизни с безмятежностью и уверенностью.
Лот с хладнокровием палача подумал о том, что смерть Орнатрины можно считать облегчением, поскольку при его полной беспомощности, защищать в будущем не только дочерей, но и ее у него не достало бы сил. Тем не менее он понимал, что извращая таким образом слова деда, вернее их дух, он берет на свою душу еще один грех, который будет мучить его. Но один ложный шаг неудержимо влек за собой другие, и, когда ему захотелось заплакать, - а он не обманывался в том, что ему хочется этого из-за своего бессилия, а не из- за смерти Орнагрины, - он подумал, что его собственная смерть будет оправдана, ибо повлечет за собой благо для дочерей, которым без него будет не хуже и не тяжелее.
После удвоивших печаль воспоминаний о деде и об отце, мысль Лота, может для отдохновения, воскресила образ его дяди, Авраама. Лот вспомнил, как они вместе жили в Египте, когда ради спасения себя и своих близких Авраам объявил Сарру, жену свою, своей сестрой и связь Сарры с фараоном дала возможность избежать всем голодной смерти и притеснений со стороны местных жителей.
Лот находил немалое сходство между тогдашним исходом из Египта и теперешним - из Содома. Тогда ради спасения Авраам пожертвовал честью Сарры, совсем недавно он хотел пожертвовать честью дочерей. И тогда, и теперь жертва не была принята Богом, но если тогда Сарра все же жила в доме фараона, то теперь при уходе с насиженного места гнев Бога отнял жизнь у Орнатрины.
Да, всю жизнь он готовил ее к сохранению твердости духа в случае его смерти, а получилось так, что сам оказался неподготовленным к ее смерти. Конечно, при отсутствии надежды на будущую жизнь, он не мог искренне обратиться к своему опыту, полученному со смертью отца, но ничем иным в данную минуту он не обладал, и, выпрямившись, насколько позволяла тяжелая ноша, он поклялся себе, что всю тяжесть, легшую на сердце после смерти Орнатрины, также разделит на оставшиеся дни, отведенные ему судьбой.
VI
При виде знакомых очертит города Лоту стало немного легче на душе. В С иго ре он бывал и раньше и поддерживал дружеские отношения с двумя проживающими в нем семьями. Он знал, что в обеих семьях его примут с равным радушием и не откажут тш в чем, что могло бы облегчить их жизнь в первое, самое трудное время. Отцом одного из этих семейств был Ранул, другого - Эбриоз; оба мужа были примерно одного возраста с Лотом и многим обязаны ему. Приходя в Содом по своим делам, они ос ганавлнвались у него и советовались с ним.