- Ни о чем не беспокойся, друг, - бодро произнес Эбриоз. - Когда тебе надоест жить на горе, возвращайся ко мне.
- Это он не о тебе, а о своей козе печется, - пошутил Ранул. - Лучше приходи прямо ко мне. Ты только скажи - и дом тебе построим, и хозяйством поможем обзавестись. Жизнь-то ведь не стоит на месте. Глядишь, и все твои опасения окажутся беспочвенными. Или же ты думаешь, что ничего уже не изменится к лучшему?
- Сейчас мне трудно думать о чем бы то ни было.
- Не унывай! Ты не один. У тебя есть друзья, - не унимался Ранул.
- Кланяйся от меня Тенсе, - проговорил Лот. - И обними Крокана и Деарта."
Он обнял Ранула, затем Эбриоза, поклонился стоящей тут же его жене, Алатре, помахал рукой Ульте и Рапасиде и взял за узду одного мула. Другого повел за собой Вермикул. Зелфа и Махла обнялись с Уль той и Рапасидой и последовали за мужчинами, ведя за веревку коз.
До захода солнца предстояло пройти около трети пути.
Было жарко; идти было трудно, но ходьба была благом, ибо отнимала все силы и не давала предаваться горестным мыслям. [30] И, примерно через треть часа, вышел Лот из Сигора, и с ним все, шедшие вместе с ним, и нес с собой все добро, уцелевшее от недавних потрясений и приобретенное по милости людей.
VIII
Подмастерье посмотрел на ту часть ветхозаветного текста, на которую он продвинулся. Ему бросилось в глаза, что за сегодняшний день сделано почти столько же, сколько за все предыдущие дни вместе взятые и дело было, как он понимал, не столько в том, что содержание текста не позволяло останавливаться на нем подробнее. Остались обойденными многие места, которые вполне могли стать узловыми для дальнейшей разработки.
Чрезвычайно скупо, а точнее - схематично, были поданы Ангелы, которым предстояло исчезнуть из повествования, и хотя бы поэтому требовалось дать их образы в завершенном виде; не повезло и жене Лота, интенсивность переживаний которой в дороге, скорее всего, не убывала, как получилось у него, а нарастала; на протяжении всего эпизода Лот фактически нигде не был представлен как мыслящий человек, а его дочери по-настоящему еще не жили на страницах его повествования и оставались бледными тенями; тема Авраама, безусловно, заслуживала гораздо более широкой проработки и могла составить целый эпизод, на воссоздание которого не хватило бы, возможно, и нескольких дней; наконец, совсем уж бледными и невыразительными оказались сигорские друзья Лота, по воле интерпретатора помогающие Лоту в трудную минуту.
Недостатки не исчерпывались перечисленными, но и для них, и для всех других промахов Подмастерье имел в запасе одно-единственное, вряд ли вполне уместное оправдание, к которому ему было неловко обращаться, но которое, тем не менее, существовало и имело, по меньшей мере для него, такую привлекательность, что он думал не о всех своих многочисленных ошибках, почему-то потерявших для него в силу своей очевидности всю свою весомость, а о нем, об этом оправдании, состоявшем в том, что ему не терпелось приблизиться к наиболее загадочному месту в истории Лота, благодаря которому вся история, казалось, уже на всю жизнь запала в память мертвой хваткой. Это место, а с ним и погружение в него, было еще впереди, хотя уже близко, рукой подать. И нужно было потерпеть совсем немного, чтобы наконец-то завоевать право на наслаждение от соприкосновения с ним.
Подмастерье усмехнулся, подумав, что все его сегодняшние промахи делались умышленно, чтобы создать благоприятную почву для продвижения вперед, для приближения к завершающему эпизоду. Но тут же его мысли отвлеклись на следующий вопрос. Как-никак, почти целую неделю он бился над материалом не щадя сил. Его борьба уже стала частицей его жизни, и вот, через день-другой ей предстояло закончиться. Еще не будучи завершенной, она уже вызывала грустные размышления, а что будет после настоящего конца? Тем не менее положение представлялось не совсем безнадежным.
С одной стороны, возрастающая, как ему казалось, вероятность разрыва с Аколазией, который мог произойти в любую минуту, мог застать его врасплох, и с завершением истории пришлось бы повременить. В этом случае более легко переносимая горечь от незаконченности вытеснила бы горечь от законченности, и такой исход представлялся довольно сносным.
Но с другой стороны, - после первого осознания нежелательности завершения и нахождения полу спасительного средства избежать его насильственным образом, - открылась совершенно неожиданная в своем великолепии перспектива начать эту историю заново, отталкиваясь от написанного, а ведь если бы она не была однажды уже рассказана и завершена, не могло бы зародиться и желание пересказать ее. Пересказываются и уточняются уже рассказанные и достаточно ясные истории. И если в сжатой и одухотворенной истории Лота, поведанной в ветхозаветной книге, нашлись белые пятна, требующие заполнения, то не в большей ли мере требовало этого предложенное им прочтение? Впрочем, применительно к последнему речь шла не только о расширении, но и