Он перебирал в памяти, не осталось ли в замке чего-то такого, что Рената могла использовать ему во вред. Квитанции, письма, записки рабочих, из тех, что умели писать. Счета фабрики, счета арендаторов земель. Документы по судебной тяжбе с Одноглазым. Чего-то, что могло бы заинтересовать эту женщину.
Если ей придет в голову порыться в библиотеке, она сможет найти кое-какие фотографии дона Густаво в детстве. Она сможет их украсть, но не более того. Да, украсть-то она сможет, повторил он, чтобы убедиться, на кого похожа их дочь. И чтобы понять, чего в ней больше – от отца или от нее.
В последние дни путешествия они пережили шторма, которые, казалось, не кончатся никогда. Вздыбившийся океан ударял в корпус корабля, волны переливались через палубу, и при каждой атаке супруги Вальдес замирали от ужаса.
Ненастье длилось пять дней.
Целых пять дней пассажиры, положившись на опыт капитана, согласно его приказу, выходили из кают только в установленное время. Пришлось сесть на вынужденную диету, которую пассажиры первого класса не планировали, и отказаться от прогулок. По настоянию некоторых сеньор, капитан вынужден был держать открытым чайный салон.
Молнии на горизонте освещали каюту. От страха Исабела сидела, подтянув колени к подбородку.
И считала.
Десять.
Девять.
Восемь.
Семь.
И так до нуля.
Потом снова считала.
– Да, моя Каталина. Да, моя красавица. Буря скоро пройдет, – шептала донья Инес.
Когда девочка затихала, приникнув к груди сеньоры, начинал хныкать испуганный Хайме. Тогда донья Инес обнимала его свободной рукой.
– Тихо, малыш. Все прошло. Это всего лишь буря. Уже совсем скоро мы прибудем на Кубу.
Время остановилось.
Донья Инес наблюдала за доном Густаво: он не сказал ни единого слова ей в утешение, ни разу не протянул руку помощи и не поддержал ее ободряющим взглядом. С того момента, как они поднялись на борт судна, она почувствовала, что его будто нет рядом. Путешествие отдалило его от него самого, и она понимала: что-то в нем изменилось навсегда. Вообще-то, дон Густаво был веселым и говорливым в любых обстоятельствах. Он всегда умел видеть хорошее даже в самой тяжелой ситуации. Она только однажды видела его раздраженным – во время той истории с Одноглазым. Сейчас, хотя и казалось, что он растерял свою веселость, она продолжала любить его, как в первый день знакомства.
Она помнила тот день. Как можно забыть самый счастливый день жизни?
Ему было двадцать два, ей девятнадцать.
Он был одет в льняной костюм, сидевший на нем как влитой. Надо сказать, тогда и речи быть не могло о том, чтобы снова его увидеть: такова была антипатия доньи Лоры к семье Вальдес из-за истории со служанкой Марией Викторией. Не будем забывать, что все сплетницы только об этом и говорили, так что юная Инес даже подумывала отравить их.
Ее это ужасно раздражало…
Она улыбнулась, вспомнив, как смешно выглядели семейные собрания под крики птиц, живших в саду. Она никогда не рассказывала об этом мужу, опасаясь напоминать ему о мрачных годах его жизни. Она также не говорила ему, что ее семья наладила контакты с Вальдесами только из-за коммерческого интереса. Плантации «Дианы» приносили столько прибыли, что никто не мог не считаться с доном Херонимо. Но чтобы простить по-настоящему – они никогда его не простили. Лора Ласарьего близко к сердцу приняла удары хлыстом и всегда думала, что эта семья одержима дьяволом: если кто-то забивает до смерти служанку, какой бы эта служанка ни была, у этого человека злобная душа. И внутри у него дьявол.
Донья Инес сожалела обо всех умерших, которых когда-то оставила на Кубе и с которыми скоро встретится вновь. Особенно сожалела она о доне Херонимо, который никогда не делал ничего плохого.
Наоборот.
Старик умер, не удостоившись ни поруганий, ни славы.
Она подняла глаза и увидела зеркало в латунной раме, а в нем, как раз напротив, свое отражение. Ее красота тоже несколько увяла. Она уже не была прежней девушкой, однако после двух родов кожа сохраняла упругость, глаза сияли, а волосы были такие же пышные. Она перевела взгляд на свою грудь, которой кормила Каталину, и почти шепотом, чтобы не беспокоить ее, произнесла:
– Я дам тебе то, чего не было у меня: крылья, чтобы летать.
Она поцеловала ее в щеку, мокрую от молока.
– Придет день, и ты унаследуешь наши земли.
Она почувствовала, что вся дрожит, произнося эти слова в присутствии старшего сына, но если она чего-то и хотела в жизни, так это родить на свет девочку, чтобы та восстала против обычной судьбы сеньорит. Девочку, которая садится за тот же стол, что и мальчики. Которая читает книги, чтобы быть свободной.