– Я никогда не должна была их забывать, никогда, – повторял рассудок.
– Почему ты поверила? – допытывалось сознание.
– Потому что казалось, сеньор не из легкомысленных ветреников и не из заведомых негодяев, – отвечала она сама себе.
Но сейчас…
На руках ребенок, грудь без молока – такова была жестокая реальность, и она противостояла любому заблуждению.
Неожиданно в дверях появилась Маринья. Рената вздрогнула от испуга, увидев ее незрячие глаза с блестящими зрачками и бесцветной радужной оболочкой. Она держала на руках Каталину, завернутую в уютное одеяльце из белой шерсти.
– Ты что-то забыла? – спросила Рената.
– Не знаю, куда Исабела положила пеленки… – ответила Маринья. – Пойдем со мной, сделай милость.
– Дай мне девочку.
Рената взяла Каталину свободной рукой, а Маринья держала ее за плечо, пока они не дошли до спальни.
– Похожи, как две капли воды, – прошептала Рената, посмотрев на девочек вблизи.
Она почувствовала, как часто заколотилось сердце.
– Справляешься с обеими? – спросила кормилица.
Рената кивнула, но Маринья этого видеть не могла.
– Я справляюсь со всем… – прошептала она, укладывая младенцев на кровать.
В этот момент Каталина раскрылась, и оказалось, что под одеяльцем на ней ничего нет.
Рената отошла от Мариньи, оставив ее посреди комнаты, и поняла, что должна сделать это, что сама жизнь предоставляет такую возможность, что ее дочь не должна голодать из-за того, что у нее нет молока, и что материнская любовь к этому беззащитному созданию оправдает то безумие, которое она собиралась совершить.
«Жизнь дает возможность только однажды», – мысленно повторяла она.
Она почувствовала, что Маринья приближается к ней, и затаила дыхание. Быстрым движением она сдернула с Клары пеленку и старенькую распашонку, рассовав их по карманам, и уложила обнаженную девочку на шерстяное одеяльце Каталины. Все произошло со скоростью свершившегося проклятия.
– Возблагодари же эту жизнь. Я такой не заслуживаю…. А вот ты – да. Ты заслуживаешь ее! – шептала она в слезах. – Хотя я и останусь без тебя… и ничто меня не излечит. Хотя я и не знаю, какая буду завтра, когда рассветет, а тебя со мной не будет.
И руки, и колени у нее дрожали.
– Что-то случилось, Рената?
– Не могу найти пеленки, – ответила та сдав-ленно.
В этот момент Маринья, следуя инстинкту, подошла к тому месту, где стояла Рената.
– Ты плачешь? Но почему ты плачешь, женщина? – спросила она с сочувствием.
Рената взглянула на новорожденных девочек и почувствовала угрызения совести.
«Что ты натворила, Рената? Как ты решилась на это?»
В ее взгляде было понимание безумного поступка. На секунду раскаяние охватило душу, и она была почти готова исправить ошибку.
«Что я наделала, Бог мой?»
– Маринья… – она тихо позвала кормилицу.
– Скажи мне, Рената, что случилось?
В голове было пусто. Слова о подмене девочек застряли в горле.
Ее словно парализовало с того момента, когда она положила свою дочь на белое одеяльце, будто именно Клара была ребенком сеньоров Вальдес.
– Никак не могу найти пеленки, Маринья. Возьми свою девочку.
Донья Инес проснулась уже вечером в тот самый понедельник. Ей очевидно стало лучше. Тени под глазами исчезли, но она едва могла сделать несколько шагов по комнате. Она была очень слаба и, когда пришел доктор Кубедо, плакала и стонала. Доктор объяснил это последствиями трудных родов и велел поить липовым отваром. И ни в коем случае не отбирать девочку у Мариньи.
– Пусть она побудет с ней еще день.
В саду, когда доктор прощался с Исабелой, появилась Рената со своей дочкой, привязанной к спине. У Исабелы не хватило духу ни выставить служанку вон из замка, ни передать ей слова сеньора Вальдеса, так что та осталась, где была. Строго говоря, приказ она не нарушила. Сеньор же не запретил ей гулять на свежем воздухе.
Исабела заметила, как изменилась Рената, как будто перенесенные роды погасили живой свет ее глаз.
– С тобой все в порядке, Рената? – спросила она.
– Да, все хорошо, – ответила та, сдерживая слезы.
– Подойди-ка сюда, – сказал доктор Кубедо. – Не нравится мне, что губы у тебя обсыпаны лихорадкой.
Она подошла, и доктор осмотрел открытые ранки на нижней губе. Рената знала, что они появились от горечи и страха, но промолчала, тем более она никогда бы не смогла этого доказать.