– Доброе утро, уважаемый Аркадий Михаилович. Как ваше здоровье? Как вы спали? А я уж давно не сплю, все жду ваших распоряжений. Как только услышал, что вы стучите, пулей сорвался к вам. Кушать только очень хочется, но я могу потерпеть, если для вас надо куда-нибудь сбегать.
– Да, Витенька, сходи, пожалуйста, погуляй с моей собачкой, а потом все вместе сходим в ресторан, ко мне сейчасдруг приедет.
– Гулять с собачками – это мое призвание! – сощурился хорошо выспавшийся бомж, принимая от хозяина поводок.
– Пойдем, дорогой песик. Какая хорошая собачка. Как его звать?
– Полкан.
– Полкан, какое чудесное имя! Полканушка! Пойдем погуляем!
Полкан, прорычав, но, впрочем, беззлобно, счел возможным довериться любителю кино, и они стали спускаться по лестнице вниз.
Недобежкин все еще ходил в трусах по комнате Достав из-под подушки кнут, который сунул туда перед появлением Шелковникова, он задумался, куда бы его спрятать. Уж больно этот бич был непоместителен.
– Куда бы его приспособить? – попробовал он спросить всезнайку, пригрозив тому своей плетью.
– Оденьтесь и под пиджачок, под мышку, наподобие кобуры, как шпионы пистолеты носят, – заторопился с ответом всезнайка, – а не то можно свернуть, он очень послушный кнутик, он очень даже запросто обернется вокруг вашего за
пястья наподобие ременного браслета, и рукоятка сожмется. Попробуйте. А чуть что – только дернете узелок и хлещите кого и как вашей душе угодно, – подобострастно оттараторил всезнайка.
– А его кто-нибудь случайно не развяжет?
– Никак нет-с, вы его на мертвую петельку под свое заклятье завяжите, только заклятье не забудьте, а то он так до смерти и будет висеть на руке Только заклятье-с никому, даже мне, вслух не говорите. Вот и все.
– А ты что засюссюкал?
– Для вежливости, я очень кнутика вашего боюсь. Боюсь – значит, уважаю.
– Боишься, значит?
– Боюсь.
– Да кто ты?
– Битый.
– Как понять – битый? Имя, что ли, такое?
– Вот как вам угодно-с, так и понимайте. Битый. Натерпелся. За меня всех небитых дают, а никто не отдает. Битые много знают. Вот вы кнутиком хлестнули, а отдачей все по мне, все по мне. Кнут ума прибавляет. Это верно. Вы сразу
поняли, что кнут ума прибавляет и уважения. Но уж больно страшно.
– Что ж ты не убежишь?
– Не могу-с, я к вашему кнутику привязан. Да мы еще побеседуем, к вам дружок ваш сейчас придут, так что вы кнутик навяжите себе на запястье, он только с виду большой, а когда надо, и до шнурка сожмется. Чего еще изволите?
– Пореже мне надоедай, – приказал аспирант, которому не понравился уничижительный тон Битого.
– Слушаюсь, – испуганно откликнулся Битый и замолчал.
Недобежкин оплел кнутиком левую руку и, как заколкой, съежившимся кнутовищем заколол причудливый узел, предварительно придумав заклятье: „Шамахан!" Кнут, как и утверждал Битый, очень культурно уложился на запястье. Смахнув из-под газеты драгоценности в карман своего пиджака, Недобежкин надел брюки и пошел на кухню искать, чем бы покормить Полкана и Тигру.
Утром в гостинице „Советская" в номере на втором этаже с окнами во двор сидели три человека – седой представительный мужчина лет около пятидесяти и два молодых человека решительного вида, те самые, которые так неудачно в одном из кулуаров „Дружбы" хотели поучить Недобежкина уму-разуму. Молодые люди почтительно наблюдали, как Седой важно пил кофе. Наконец он кивнул, разрешая говорить, обратясь к коренастому парню:
– Давай ты, Борис.
– Мы его проводили до дверей, узнали у соседей. Все точно, его квартира, – деловито доложил тот, что был пониже ростом, но пошире в кости и, следовательно, основатель нее в суждениях. – Живет в комнате один, еще есть две старушки-соседки, сейчас обе на даче, и в маленькой комнатке живет сосед, который никогда не бывает дома.
– Надо бы посмотреть интерьер квартиры этого, как его?