Глава 16 „ИХ РАЗЫСКИВАЕТ МИЛИЦИЯ"
Через пятнадцать минут беглецы стояли на площади перед Рижским вокзалом. Петушков молча таращился большими синими глазами на Недобежкина и никак не мог вернуть себе дар речи. Сумочка, которую он бережно держал в руках, была изрешечена картечью.
– Книжечки, Аркашенька' Посмотри, что с ними стало! – вдруг запричитал Сергей Сергеевич и сам обрадовался, услышав свой трясущийся голосок. Но, главное, он мог снова
говорить.
– А этим хоть бы что! – с торжеством заявил Витя. – Во дают! Я об вагон так спиной приложился, думал, костей не соберу, а им хоть бы что!
– Смотри, Аркаша, с Иоанном Златоустом что сделали. Смотри. – Петушков раскрыл фолиант и из серединки достал трясущимися пальцами обрубок металла. – Ив милицию за явить нельзя, они нас точно ухлопают. Что же теперь с нами будет, Аркадий, мы же тюрьму разгромили, арестантов выпустили, человека убили, а может быть, даже нескольких! – Петушкова, только что радовавшегося спасению, обуял ужас.
Недобежкин наморщил лоб, не слушая постника и нестяжателя. Он вспомнил, как алым пламенем вспыхнули и сгорели под ударами его кнута двое из преследователей. Опять он невольно стал убийцей.
„Не убий, не убий!" – я нарушил главную заповедь, – мучился он про себя страшным вопросом. – Но я же не виноват! Они хотели нас убить, я только защищался". – „Виноват, виноват, – твердила его совесть. – Ты, когда полез в этот ресторан, уже понимал, что может случиться и такое. Вот оно и случилось. Ушел бы, когда они тебя просили подобру-поздорову, а ты нарвался на „спецобслуживание" и теперь стал убийцей…"
– Аки львы рыкающие! Аки львы рыкающие! – причитал Петушков, вспомнив кавказцев. – За что они нас? – наконец услышал Недобежкин слова друга.
– За то, что сунули нос, куда не следует, вот и получили „спецобслуживание".
– Как ты их гранатами, гранатами! – восхитился Витя, представляя, как живописно он будет докладывать Дюкову о проделках Недобежкина в ресторане и тюрьме. – Я думал, нам конец! А нам – хоть бы что. И в тюрьме опять как
дал, как дал – во здорово, аж стены рухнули. Чуму Зверева освободили, самого Чуму Зверева!
Не чуждый артистизма бомж все больше и больше проникался верой во всесилие своего господина, считая его одним из главарей преступного мира, он даже дерзнул назвать его в припадке верноподданнических чувств на „ты", но понял, что этого, пожалуй, по той субординации, которую он правильно учуял с самого начала, делать было нельзя.
– Вы, Аркадий Михайлович, гений!… – Витя сощурился, придумывая, в какой бы области назвать гением Недобежкина, но не нашелся и для округлости фразы решил поклясться. – Ей-богу, гений! Только кости немного болят, но сегодня легче
Намного легче, а вчера, думал, помру. Прыгал, думаю: „Мама! Зачем ты меня родила на такие муки!", а как перекувыркнулся через голову и мягонько так приземлился, да не сорвался с крыши, обрадовался: „Жить можно! Хорошо! Солнце! Они палят вслед, а нам хоть бы что!"
Петушков машинально повторил за белобрысым:
– А нам хоть бы что!
Он снова стал разглядывать свою сумочку.
– Я, пожалуй, пойду, Аркашенька, мне надо душу в покойное состояние привести, здесь храм поблизости есть. Душа смутилась. Бесы, бесы вокруг гебя, Аркадий, бесы обступили! – вдруг запророчествовал Петушков. – Погибнешь ты ни за что. Беги в храм!… Аркадий, средь „стремнины огненной остров зелен есть храм!…".
– Там они нас точно вычислят по твоей церковнославянской бороде и шлепнут! Я предлагаю жить как жили. Сейчас они разберутся, что перепутали нас, и все будет в порядке.
Что ты, Серега, раскудахтался, как мокрая курица? „Петушков – это звучит бодро!" Церковный человек! Пойдем с нами! Какие у тебя грехи? И грехов-то никаких толковых нет. Не ты же двух „чурок" замочил, а я.