Я знала кое-кого по лицам. Ни к кому не рвалась, но держала в голове карту. Белозёров — седой, сухой, у него жена — как хищная птица, ревнивая, нос в потолок. Краснощёков — красивый, гладкий, но как-то приторный, про него говорили «свои наклонности». Был ещё один — фамилию не вспомню — щёки как яблоки, смеётся громко, на меня посмотрел, как на витрину. Про себя я отметила: «Мимо. С таким только к доктору потом бегать».
И он. Я знала его лицо из ленты — ну да, у всех этих людей официальные фотографии и репортажи, новости города. Константин Романович Белозубов. Высокий, статный, волосы — почти чёрные, лоб широкий. Пиджак как из рекламы, но сидит, как влитой. Движется спокойно, как человек, который всем вокруг управляет, и ему не нужно это доказывать. Говорят, у него четыре жены. У каждого свои слухи: одна моложе на 7 лет, другая — будто простолюдинка по происхождению, просто умная, сделала себе и лицо, и грудь, стала тоньше, чем струна, и ничего, зашла. Значит, и я войду. Я не претендую на главную, да вы что — мне бы рядом, мне бы учиться, мне бы родить, а там — как получится. Я умею быть благодарной. Я умею делать мужчине хорошо. Все, кто со мной был, — довольные уходили. Да, у меня не дворянские манеры, зато я знаю, как дать себя по-настоящему. А мужчинам это важно. Они все одинаковые: им подавай, чтобы «как в первый раз». Я улыбнулась своим мыслям и поймала его взгляд.
Он подошёл, будто прогулочным шагом. Как будто и не ко мне, а воздух сдвинулся сам.
— Добрый вечер, — сказал, и голос у него оказался низким, бархатным, но с железом внутри.
— Добрый вечер, Константин Романович, — ответила я. Улыбнулась аккуратно, без зубов. Как в роликах учат.
— Мы встречались?
— Я… — я чуть опустила ресницы. — Видела вас в новостях. Вы много делаете для города.
Он улыбнулся уголком губ. Без тепла, но и без насмешки — тогда мне так показалось.
— Потанцуем?
Я положила ладонь на его руку. Вальс. Шаг — и он ведёт, так уверенно, что мне оставалось только слушаться. Я ловила ритм, старалась не наступать на ногу, держаться мягко. Он наклонился к уху:
— Вам идёт это платье.
— Спасибо, — прошептала я. — Я… давно хотела его надеть.
— Сегодня — правильный день.
Я улыбнулась. Мы кружились. Мне казалось, что все смотрят на нас, завидуют. «Смотрите, бабы, — говорила я про себя. — Смотрите, как со мной танцуют. Вот, видите? Видите?»
Музыка сменилась. Он наклонился снова:
— Пойдём, провожу вас… покажу кое-что.
***
Он закрыл дверь так мягко, будто отрезал музыку на балу ножом. Ладони легли мне на плечи, скользнули вниз — деловито, спокойно, как у человека, который уже принял решение. Я вытянулась, расправила плечи. Он провёл пальцами по ключицам, по груди, по талии, задержался на бёдрах — оценивающе. Нравлюсь. Видит. Хочет, — сказала я себе и даже чуть улыбнулась.
Молния щёлкнула, и платье стекло по моим ногам, как тёмная вода. Я осталась в кружеве. Он улыбнулся краем губ — глаза при этом остались холодными, но я ухватилась за улыбку, как за знак: получилось. Он не потянулся губами ниже — даже не попытался — и я тут же объяснила это: бывают такие мужчины, они «берут глазами», у них страсть — не про поцелуи, а про силу. Ему нравилось смотреть, как я распаковываюсь.
Он стянул пиджак, запястья сорочки блеснули запонками. Я сама шагнула ближе, помогая с пуговицами, чувствуя под пальцами тёплую кожу и пружинистую плоть плеча. Щелчок ремня — короткий, уверенный. Когда ткань брюк сползла, я уже знала, чего он хочет, и опустилась на колени, будто это естественное продолжение танца.
Ладонями обняла его бёдра. Провела губами по горячей тяжести — осторожно, как будто прикасаюсь к запертой двери. Он отозвался низким, почти рычанием звуком; пальцы вошли в мои волосы — уверенно, как в ручку. Ритм нашёлся сам: он задавал — я ловила, он требовал — я давала. Дышать пришлось ровно, глубоко, чтобы не сбиваться; язык слушался, губы брали мягко и плотно. Вкус был солоноватый, тёплый; я работала, как умела, — показывала всё, чему училась, всё, что репетировала перед зеркалом, когда комната была одна на двоих с мечтой. Его ладонь тяжелела у меня на затылке, и от этого тяжёлого давления внутри возникал сливочный жар: получается… слышит меня… ему хорошо со мной… запомнит.
Он остановил меня в самый острый миг — легко поднял, развернул и уложил поперёк кровати на живот, одним движением подтянул меня на край. Ткань покрывала мягко проскрипела. Он стоял у кромки, я — коленями на матрасе, ладонями вжалась в покрывало. Ладони его легли на талию, одна скользнула выше — по позвоночнику вверх, другая вернулась, расправляя меня, прижимая. Похлопал по ягодице — не больно, а как команду: «слушайся». И я послушалась, выгнулась, как он хотел.