Я брела по улице с единственным желанием: сесть на асфальт прямо здесь, и никуда больше не ходить. Никогда. И пусть я умру.
Внутренности скручивала тоскливая безнадега. Все равно все будет плохо, все равно никто не станет ни разбираться, ни пытаться понять, какого рожна мне не хватает, чтобы «просто выучить и сдать». Проклятые этюды я в глаза не видела с прошлого урока – ясен пень, «выучить, как положено», в такой ситуации вряд ли могло получиться.
Да блин, я не хочу, я просто не хочу! Мне не нравятся они, меня тошнит от них! Какой дурак это сочинил? А ведь еще кто-то это и напечатал, а кто-то - играл. Может, даже «пятерки» получал, а я больше трех тактов запомнить не могу. Белиберда какая-то, а не музыка.
У перекрестка уже маячила фигура отца, и слабая надежда, что он, может быть, пошутил, испарилась, оставив в животе дополнительный кирпич в качестве сухого остатка.
Он действительно явился, отпросившись с работы, чтобы сопровождать меня на урок. Будто от его присутствия убогий этюд превратится в ангельскую песнь! Не превратится, и мне же хуже: судя по всему, вечером я огребу ремня и еще чего-нибудь в довесок, типа генеральной уборки в гордом одиночестве или «отложенного наказания». Это когда в самый неподходящий момент, когда у меня будут какие-то планы, внезапно всплывет повод все похерить: «Должо-о-ок!!!»
Отец исподлобья оглядел меня с макушки до сапог, и, не оглядываясь, зашагал в сторону школы. Я плелась за ним унылым хвостом и мечтала: а вот бы взять и сбежать, представляю, как он входит в класс – «Здрассьти-мордассьти, Надежда Ивановна!» - а я-то – тю-тю! Но вот что будет потом… Тогда лучше так: споткнуться, упасть и руку сломать. Открытый перелом. Ага, а потом еще и заражение крови – и умру я, и все они горько пожалеют, что загубили жизнь мою молодую…
Из грёз меня вывела распахнутая перед носом дверь. Отец придерживал её подчёркнуто вежливо, со стороны глядючи, небось, обзавидоваться можно: вот это отношение родителя к дочери!!!
- Добрый день, Носов, - коротко представился папа, пропуская меня в кабинет.
- Здрасьте, - буркнула я, разворачиваясь к роялю задом, а к вешалке передом.
- Здравствуйте, Геннадий Степанович, вскочила из-за стола Еванкова и выволокла из дальнего угла свободный стул. – Вот, присаживайтесь сюда, а пальто можете на спинку стула повесить, или на вешалку - как вам удобнее! – распоряжалась она, юрким веником шебуршась по кабинету.
Отец стоял столбом у входа и изумленно рассматривал супер-миниатюрную женщину, один-в-один похожую на повзрослевшую Дюймовочку. Видимо, никак не мог взять в толк, как это эфирное создание соотносится с теми ужасами, которые я про неё рассказывала. Он только и смог, что сказать: «Спасибо, я так посижу!», расстегнул пальто и уселся прямо в нём, сворачивая рулетиком ни в чем не повинную шляпу.
- Так, Аня, скажи честно: занималась? – сменила тон на менторский Надежда Ивановна.
- Нууу… да… - кивнула я, не уточняя, чем именно я занималась. В конце концов, об этом меня никто не спрашивал.
- Тогда начнём с гаммы. Всё, как на техзачете: вверх, вниз, четыре октавы, устойчивые-неустойчивые ступени, все возможные аккорды, всеми штрихами, потом двойными, - перечислила задачи Надежда, и я увидела, как папа напрягся. Наверное, подумал, что я и половины слов не поняла.
Но ничего страшного не случилось, гамма – она и в Африке гамма, как ты ее не играй. У меня это вообще на автомате: вверх – вниз, вверх – вниз… Плавно – отрывисто, по очереди и через ноту, так, и сяк, и этак - минут на десять удовольствия. Еванкова молча кивала в такт, папа расслабился и явно заскучал. Или даже задремал – мне не видно было. Я уж было понадеялась на свою удачу, да не тут-то было.
- Хорошо, с гаммой все в порядке. Теперь этюды!
Меня прошибло холодным потом и, пытаясь отсрочить неизбежный крах, я прикинулась валенком:
- А пьесы?! Концерт же скоро!
- Техзачет еще скорее, поэтому пьесы дома повторишь. Этюды!
- С какого начинать?.. – мямлила я, понимая, что оставшийся от сдвоенного урока час прикидываться не получится.
- Всё равно с какого! Можешь с того, который выучила лучше всех! – съехидничала Надежда Ивановна в предвкушении педагогического триумфа. В смысле – доказать показательными выступлениями мою полную несостоятельность. В глазах училки вспыхивали нехорошие огоньки, ноздри двигались, как у кролика, почуявшего капустный лист, и почему-то вместо Дюймовочки она вдруг стала напоминать хорька. Отец почуял перемену климата и взбодрился тоже. Поёрзал на стуле, расправил, наконец, шляпу и поправил очки – чтобы лучше слышать, наверное.
Я обреченно поставила на пюпитр сборник этюдов.
- Ты уже наизусть должна их знать! – пискнул злобный хорёк. – Геннадий Степанович, обратите внимание – техзачет через неделю, программа уже от зубов отскакивать должна, а мы все ещё по нотам… играем!
Что такое «наизусть» отец знал, кивнул с умным видом, достал из внутреннего кармана блокнот и что-то записал в нем красивой авторучкой, подаренной мною на 23-е февраля. Радуясь отсрочке, я смотрела в ноты и беззвучно перебирала пальцами струны, пытаясь хоть что-то вспомнить, но текст казался совершенно незнакомым. Когда же пауза буквально зазвенела тишиной, а в спину буравчиками вонзились взгляды двух пар глаз, я заиграла. Ну, как – заиграла… Как это обычно бывает, когда впервые разбирают произведение, читая ноты с листа…
- Вот! Что я говорила?! – Мы РАЗБИРАЕМ по нотам то, что через неделю должны сдать!!! – заводясь все больше, Еванкова уже не скрывала торжества. – Всё ясно – этот этюд ты даже не открывала! Давай следующий!
Следующим оказался самый удобоваримый, если можно так сказать, из этюдов. По крайней мере, в нем хоть местами, но ощущался намёк на какую-то связность звуков. Одна беда – под дугами легато теснились чертовы прорвы нот, а меня уже нешуточно трясло, и руки плохо слушались, и длины смычка не хватало, чтобы все эти закорючки втиснуть в одно движение.
- Ля-ля-ляяяя… Квак-квак! – добирала я фразу лишним движением.
- Кар-кар-кар! – что-то верещала отцу Надежда Ивановна. Наконец, ее рука перевернула страницу недоигранного этюда и я остановилась.
- Достаточно. Геннадий Степанович, Вы сами все слышали – ни добавить, ни убавить, - состроив скорбную мину, обратилась она к отцу. Тот сидел красный, как рак, и что-то строчил в своем блокнотике. - Даже не знаю, стОит ли начинать третий… - размышляла вслух Еванкова, и я ей усиленно внушала: «Не стОит, не стОит!». Однако, внушение не подействовало и ноты на пюпитре она все-таки раскрыла на самом ненавистном этюде из двойных, а местами и тройных нот.
- Ничего хорошего я не жду, исходя из впечатлений от двух предыдущих, но готова дать тебе шанс хоть как-то… Реабилитироваться, что ли…
И вот тут она попала в точку. Реабилитироваться?! Вы хочете песен? Их есть у меня! Сейчас! Айн момент! Сейчас я вам сыграю. Концерт по заявкам: «Кошка сдохла – хвост облез»! Сами облезете, но я не виновата. Заказывали музыку – слушайте!
Я скроила умную мину. Закусила губу, чтобы не выдать коварный план прежде времени и слегка развернулась – я должна была видеть их лица. Поставила пальцы на гриф, чтобы издалека все казалось тип-топ, но на самом деле… На самом деле всё было чуточку не так. Самую малость, всего ничего, четверть тона разницы… Уверенно подняла смычок, со всей дури шмякнула по струнам и выдала «фортиссимо».
Фальшь врезала по ушам так, что у меня самой скулы свело. Этюд скрежетал жестью и выл мартовскими котами, а я все пилила и пилила несчастную скрипку.
Еванкова давно уже махала руками и орала «Стоп! Стоп! Хватит!!!», а я скосила глаза на кончик носа и делала вид, что ничего не слышу и не вижу. Но я все видела! Я видела, как отец обхватил ладонями голову, пытаясь заткнуть уши и одновременно вернуть на место скособочившуюся челюсть. При этом он непроизвольно сучил ногами и мне показалось, что сейчас он либо лягнет меня от всей души, либо убежит вместе со стулом. А озверевшая педагогиня металась по кабинету и никак не могла понять, как быстрее и надёжнее меня заткнуть.
Наконец, в нотах начался совсем незнакомый кусок, до которого я ещё никогда не добиралась, и я запнулась… и всё. Злой хорёк выхватил у меня смычок. И наступила тишина. Кто-то, похоже, смотрел цирк из коридора, приоткрыв дверь, а тут, спохватившись, оглушительно ее захлопнул. Надежда Ивановна еще посвистела кипящим самоваром, успокаиваясь, и завела было знакомую волынку:
- Вот, вы это слышали?! Нет, ну скажите – вы слышали ЭТО?! – но отец сразу ее перебил:
- Слышал. Хорошо слышал. Спасибо. Я все понял. Я пойду, до свидания. А ты… - повернулся он ко мне, - с тобой я дома поговорю! – Недобро сверкнул очками, надел задом наперед шляпу и деревянной походкой вышел за дверь.
- Получила? – злорадно шипела Еванкова. – Надеюсь, родители тебе объяснят, как нужно заниматься в музыкальной школе, раз у меня не вышло!
Она говорила что-то ещё, но я уже праздновала труса. Кураж испарился, и единственное, чего хотелось, так это от души повыть. Как на похоронах: «Ой, лышенько, и шо мине таперь робыць?!» «Таперь» - хоть совсем домой не иди.