И… и все.
Ганс ранен в ногу и теряет сознание от шока и потери крови, Васильченко получил пулю в грудь, у него задето легкое, и, кажется, он уже умирает…
«…это не Ильф, так что плевать. Хотя нет, нельзя так думать, надо помочь, сделать что-нибудь…»
Петров отгоняет тяжелые мысли. Он помогает Дзержинскому перевязывать раненых бинтами из следственного чемоданчика Ганса. Следователь приходит в себя и приносит аптечку, тяжело раненный Васильченко затихает, но потом снова открывает глаза и хрипит «он вернется». Прибегает реутовский участковый и с ним еще человек пять, и бледный от потери крови криминалист шипит что-то насчет зама Лидии Штайнберг, которого нужно срочно арестовать.
Петров выходит на лестничную клетку, чтобы не слышать, как Ганс обсуждает с Дзержинским свои живописные и разнообразные версии. И как тот отвечает:
«Как можно было подумать, что я в этом участвую?! Мало ли что мне не нравится в этом мире! Предать все достижения революции, и ради чего?! И потом, я бы действовал эффективнее, Ганс».
Петров облокачивается на перила, вспоминает, что сигареты остались в пальто, и устало закрывает глаза.
И слышит голос реутовского участкового:
– Евгений Петрович, пойдемте, я отвезу вас домой.
***
Домой они поехали не сразу: сначала завернули в приемный покой и забрали Ильфа. Иван Федорович, оказывается, успел позвонить в больницу, выяснить, что тот еще не ушел, и попросил задержаться.
Ильф ждал у крыльца – и близоруко сощурился, когда Петров протянул ему руку:
– Женя! Ужас! Вы весь в крови. Она вообще чья?
– Вот здесь, кажется, Ганса Гросса, а тут бедолаги Васильченко, – устало улыбнулся Женя. – Моей тут нет, не волнуйтесь.
Ильф фыркнул и покачал головой, но руку пожал. Сам он выглядел измученным и уставшим, но говорил, что в порядке: врачи не нашли серьезных травм, только царапины и ушибы.
– Женя, может, вы сегодня останетесь у меня? – осторожно спросил Ильф. – Ваш вид меня пугает.
Петров отказался: ему хотелось побыть одному. Иля снова фыркнул и попросил Ивана Федоровича завезти его домой за одеждой и запасными пенсне, а потом отвезти к Петрову.
– Простите, Женя, но сегодня вам не получится от меня отвязаться. Если только вы не решите совсем не пускать меня в квартиру.
– Хорошо, идемте, – сдался Петров.
Он решил, что они будут пить настойку, подаренную соседями по случаю выписки, и варить борщ. Может, Ильф проследит, чтобы он получился нормального цвета, а не как в прошлый раз.
– Замечательно. А теперь, пожалуйста, расскажите, что случилось после того, как вы оставили меня в больнице. Это важно.
Петров устало взглянул на соавтора. Реутовский участковый ввел его в курс дела по телефону, но Ильфу, конечно, требовались подробности. После остановки у общежития он даже пересел на заднее сиденье, подвинув нагрудники Ганса и промокшие пальто.
Петрову не хотелось говорить. На него наваливалась апатия. Он планировал просто посидеть в машине и помолчать, наблюдая за вечереющей Москвой. Но расстраивать Ильфа, которому с чего-то захотелось пообщаться прямо сейчас, Женя тоже не мог. Пришлось отвечать. Сначала выходило односложно, но через какое-то время Петров понял, что говорит и не может остановиться.
Про Ганса Гросса. Про Дзержинского. Про маньяка и его заказчика.
– Простите, Ильюша, вы, наверно, устали все это выслушивать, – смутился Петров.
В глазах Ильфа плескалось море тепла. Он протянул руку, коснувшись Женькиного плеча, и улыбнулся, мягко и бережно:
– Что вы, Женя. Конечно, нет. Рассказывайте, а то вы остановились на самом интересном. Что там сказал наш дохлый таксидермист Васильченко, когда очнулся?
Петров почувствовал облегчение. Но мысль о том, как ему, оказывается, было важно, чтобы его выслушали, проскользнула совсем мимолетно. История с таксидермистом была важнее.
– Васильченко сказал «он вернется». Ганс с Дзержинским думают, это он про своего нанимателя, зама Штайнберг. Его должны задержать, но Ганс сам не верит в успех. Он думает, тот уже удрал.
– Ну что ж, надеюсь, теперь ему не до нас. Мы будем спокойно жить, работать и ждать наших жен.
Петров кивнул и улыбнулся. Теперь это было легко. Напряжение последних суток отступало, и он просто радовался ощущению безопасности и тепла.
Когда они простились с реутовским участковым и поднялись в подъезд, Иля неожиданно поднял неприятную тему:
– Кстати, Женя, я тут подумал насчет Распутина и Приблудного. Я не хочу писать на них заявление. Мне до смерти надоели эти товарищи. Я как представлю, что буду видеть их на судах – ужас! К тому же Приблудного жалко, он идиот, но не заслуживает тюрьмы.
Петров взглянул на соавтора с недоумением. Ему тоже было жалко Приблудного, но явно не после того, как тот стрелял в Ильфа! Вне всякого сомнения, это был перебор!
– Пожалуйста, Женя, – продолжал настаивать Иля. – Мы же еще ничего не подали в милицию. Так давайте спишем все это на неосторожное обращение с оружием. В самом деле, чего нам жаловаться, мы же выжили. И эти козни действительно спасли вас от таксидермиста.
Петров недовольно взглянул на соавтора: тот был прав. Это признавал даже Ганс.
– Так и быть, но я все равно ему отомщу, – буркнул Женя. – Сейчас подумаю, как. Вот! Найду через Кольцова ленинградский адрес Есенина и пошлю ему телеграмму. Напишу все, что думаю о его так называемом ученике! Со всеми подробностями, включая то, как Ванька из-за него топился. Пусть знает!
Ильф засмеялся и назвал Женю страшным человеком. Петров весело посмотрел на него и отправил мыть свеклу для борща.
– Кстати, Ильюша, я тут подумал, – сказал Петров после некоторых раздумий. – Раз уж мы решили простить Приблудного, я хочу поменять показания по поводу инцидента с Распутиным. Что вы думаете насчет «неосторожного обращения с цианидом»?
Эпилог
Ганс Густав Адольф Гросс
В тот год я провалялся в больнице до середины октября.
Василий Васильченко выжил. Его осудили на пятьдесят лет тюрьмы. Давать показания против бывшего нанимателя он отказался.
Самому Канунникову удалось скрыться и уволочь с собой чучело Ленина. Мы так и не узнали, где он собирался его использовать.
Иван Приблудный и Григорий Распутин тоже вышли сухими из воды – и не в последнюю очередь потому, что Ильф и Петров заявили, что не имеют к ним никаких претензий. Ильф-де свалился в реку из-за неосторожного обращения с холодным оружием, Петров попал в больницу из-за неосторожного обращения с цианистым калием, и Приблудный с Распутиным не причем.
Я знаю, что Феликс Дзержинский взял «на карандаш» их секту, но Распутин мне больше не попался, а Приблудный отчего-то вернулся в ученики к Сергею Есенину. Поэт лично приехал из Ленинграда и оббивал пороги чиновников, вызволяя непутевого ученика из камеры предварительного заключения.
Я прожил в Москве еще девять лет. В 1951 году мне удалось помириться с сыном, и я вернулся в Берлин. Все эти годы я продолжал общаться с Железным Феликсом, он до сих пор министр. Лидию Адамовну Штайнберг понизили до зама.
Илья Ильф и Евгений Петров все также работают вместе. Я изредка читаю их новые книги, чтобы не забыть русский.
Жена Ильи Ильфа, Мария Тарасенко, умерла в 1981 году. Она пережила Ильфа на сорок четыре года и все-таки встретилась с ним после смерти. Жена Евгения Петрова еще жива, и он, насколько я знаю, тоже мечтает ее дождаться.
Брат Ильфа, Михаил Файнзильберг, осел на постоянное место жительства в Ташкенте.
Кто еще? Реутовский участковый? Брусникин? Ложкин? Кажется, пришло время вспомнить.
Сегодня, пятого февраля 1983 года, я снова листаю старые записи и вспоминаю давно забытые фамилии.
Потому, что маньяк вернулся.