— Все в порядке, — весело ответил Кир. — Пошли по домам, ребята. После соберемся.
И когда уже расходились, Дионица опять крикнул Мариоре:
— Так приходи!
— Хорошо! — смеясь, ответила Мариора.
Как же она пропустит гулянье? Ведь это самое интересное, что ждет ее в селе.
А дождь, вернее настоящий ливень, действительно настиг Мариору и ребят у околицы, и пока Мариора добежала до своей касы, она насквозь промокла. Но ливень редко бывает долгим. Пока Мариора выжимала полотняную кофточку и юбку, сшитую из какой-то шершавой городской материи, которую ей выдали у боярина, и затапливала соломой печку, чтобы просушить их, с камышовой крыши стекали уже последние капли.
Но улицы успели раскиснуть, и голубоватый лунный свет озарял лужи и черноземную вязкую грязь. Поэтому Мариора, выйдя, сразу направилась к касе Домники Негрян.
Каса-маре[20] Негрян окошком выходила на улицу. Желтоватым рушником ложился на землю свет. Слышался веселый гомон, голоса. Одна из девушек пела; Мариора уловила спокойную негромкую мелодию. Она тихонько подошла к окну. Хотела заглянуть, но передумала; пригнулась и осторожно постучала. Сразу все стихло. Послышался шепот. И через мгновение:
— Да! Можно!
Девушка легко взбежала по каменным ступенькам, толкнула дверь. Свет ослепил ее.
— Мариора! Мариора Беженарь! — раздались кругом девичьи голоса.
Мариору схватили, начали целовать. Одна из девушек никак не хотела отпускать ее. Это была Санда. Мариору тискали, душили, потом схватили за руки, повели, усадили на лайцы.
— Ну, рассказывай, — тормошили ее.
— Что ж в селе не бываешь?
— Хозяин злой? Бьет?
— А мы тут тебя вспоминали. Хотели сходить, да Тудореску побоялись. Говорят, он целый день в имении.
— Ты стучишь, а мы думали — кавалеры идут!
— Мариора, подружка, как ты подросла!
— Наверно, скучно там одной?
— Что ж поделаешь… — Мариора хотела сказать это спокойно, но невольно всхлипнула.
— А ты бы в город шла. Там много девушек работает. Больше заработала бы и долг выплатила, — посоветовала Санда.
Мариора махнула рукой.
— Куда я от отца? Да и боярин не пустит. Хоть бы сюда изредка приходить, — она тоскливо обвела глазами девушек. Но все смотрели на нее так весело и приветливо, что Мариора, наконец, улыбнулась.
Девушки рассаживались на крытые коврами лайцы, что тянулись вдоль длинной стены, и на принес сенные с собой маленькие скамеечки. По случаю дождя действительно получились посиделки: каждая захватила с собой шитье или вышиванье, вязанье или пряжу.
Все тесно сгрудились на дальней половине горницы, возле большой деревянной кровати. Взбитый соломенный матрац был покрыт узорчатым ковром, на нем ярко выделялись белые, с кружевными прошивками подушки.
На свободной половине комнаты в углу стоял большой, уставленный чистой посудой стол. Домника, единственная дочь у родителей, хозяев трех гектаров земли, была невеста с приданым: возле стола стоял красный сундучок, по стенам были развешаны ее ситцевые, холщовые кофточки и юбки, иличел[21], смушковая шуба, а на самом видном месте красовалось шерстяное домотканое платье — гордость Домники. На выбеленные стены были налеплены пестрые конфетные бумажки. Иконы в углу украшены кружевами. И всюду, даже за темными балками на потолке, были заткнуты пучки душистого василька, и сухого и свежего. Он наполнял каса-маре терпким приятным запахом.
Санда поставила свою скамеечку на ближнем ко входу, лучшем месте, потеснившись, усадила на нее и Мариору. Прижавшись к плечу подруги, она рассказывала ей, что в селе за это время умер старик Ревико, что Ефим Борчелой хочет жениться на Анне Балан, что Ион Урсул часто бывает в городе и на днях купил кларнет. Теперь по праздникам всегда можно будет танцевать.
— Чем это от тебя пахнет? — спросила Мариора.
— Вот, — Санда указала на кофточку; она была обсыпана белым порошком. — Городские им лицо натирают. Только лицо — некрасиво, — пояснила она.
Мариора принялась за пряжу.
Но Санда продолжала тормошить ее:
— Чего молчишь? Раньше ты веселей была! Ты на Веру посмотри: чуть не круглый год батрачить ходит, а никогда не унывает.
Вера Ярели сидела в углу, неподалеку от Мариоры. Это была маленькая светловолосая девушка с продолговатым хорошеньким загорелым личиком. В ее глазах, темных, под такими же темными бровями, безудержно искрился веселый огонек. Одета она была в свое неизменное холщовое платье, но держалась так, точно была самой нарядной.