Солнце показало багровый краешек в тот миг, когда меня поставили рядом с расстрельной командой, а подполковник Кокрелл встал у избитых пулями гаражных жестяных дверей. Я даже не успел спросить командира, какого черта здесь происходит, как зло залаяли команды:
— Оружие на изготовку! Целься! Огонь!
Грохот выстрелов разбил хрупкую тишину вокруг, окутав пороховой гарью неровный строй. Одинокая фигурка ударилась спиной о громыхнувшую жесть и медленно сползла вниз, раскрасив дешевые двери бурыми полосами.
С трудом сглотнув, я просипел:
— Я — врач, должен подтвердить смерть.
— Подтверждайте.
Сухая ладонь навсегда закрыла глаза, чей насмешливый прищур сопровождал меня столько лет. Я лишился последний живой искры в искореженной войной душе. Я умер вместе с моим верным другом этим проклятым прохладным утром, когда прикладами загоняли бывших офицеров бригады в крытые грузовики. Я — умер…
— Эй, ты, понимайся. Хватит с покойником обниматься…
Нескладная долговязая фигура медленно поднялась и обернулась. Наверное, взгляд у меня был очень нехорошим, потому что вооруженные до зубов и закованные в дорогую броню охранники шагнули назад, лапая автоматы.
— Вы забыли сказать мне: господин старший лейтенант, ур-р-роды.
Меня ждал последний бой, самый трудный. Бой на чужой территории, бой с несметной ордой крючкотворов. Ради нашего будущего, оплаченного кровью командира. И кровью тысяч и тысяч, сложивших головы по дороге домой…
20. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит
Дни тянулись за днями, наполненные водоворотом слов, выкриками журналистов и надменными рожами судей. Уже два месяца, как тянулась бесконечный процесс, на котором зачитывались многочисленные тома уголовного дела, посвященные бывшему мятежу и новому военному столкновению на территории пригородов мегаполиса. Профессионалы от продажной матушки Фемиды аккуратно жонглировали бумагами, бормотали над нудными справками, тасовали видеоматериалы. И пока жизнь в городе возвращалась в привычное русло, нашу будущую судьбу забалтывали, заваливали ворохом мукулатуры. Новые власти упорно гасили первую волну возмущения, кивая на судейские мантии:
— В чем проблемы? Вот демократический и справедливый суд. Который публично разбирается со всем перечнем нарушений и вынесет итоговое решение, опираясь на закон. Никакого произвола и самосуда. Никаких передергиваний и махинаций за спинами сограждан. Пресса, адвокаты, каждый день на одном из каналов отчет о прошедшем заседании. Все — честно.
Я же тем временем считал, сколько человек приходит в душный зал день за днем. И сколько исчезает, утомившись слушать нудное бубнение помощников прокурора. День за днем, месяц за месяцем.
* * *К нам подходили, ко всем сразу и к каждому по отдельности. Предлагали скостить будущий срок на каторге, взять часть вины на себя. Рассказывали, какие именно неприятности будут ждать в тюрьме, куда нас рано или поздно законопатят. Нас вежливо пугали, соблазняли, приводили жен и детей к тем, у кого они были. Несколько человек в итоге сдались, не выдержав наполненных страхом глаз близких. Но основная группа офицеров молчала, с презрением наблюдая, как нашу будущую уголовную судьбу суетливо выстраивают бесчисленные толпы клерков, с одинаково дежурными однотипными лицами.
— Документ номер… Растрата вверенного военного имущества в период боевых действий… Общая сумма ущерба…
Неделя за неделей. И уже почти пустой зал, в котором лишь дежурят редкие друзья, меняясь по мере возможности. И два-три журналиста-стажера, зевающие в такт шелесту бумаг.
— По итогам предварительного слушания эпизодов с первого по шестнадцатый, обвинения предлагает выделить эпизод мятежа в отдельное судопроизводство и рассмотреть его после завершения прений по финансовым обвинениям.
— Суд согласен. Заседание закрыто. Следующее заседание состоится в понедельник. На нем будет начато рассмотрение эпизодов, отраженных в томах пятьдесят пять и пятьдесят шесть…
Поздно вечером меня скрутило. Вцепившись в решетку клетки, где ночевал на жесткой лавке с драным матрасом, я еле успел крикнуть спавшему в конце коридора охраннику:
— Помогите! Умираю!
И пока меня выворачивало желчью на замызганные плиты пола, злой спросонья жирный боров звонил по телефону и матерился в трубку: