— Слушай, — Миша был просто раздавлен такими подробностями, — но столько у нас просто нет.
— А я думаю, что есть. — Нина присела на подлокотник кресла.
— Нет, но они же ни в чем не виноваты… — Миша неуклюже переминался с ноги на ногу.
— Еще не хватало! — Нина встала. — Были бы виноваты — в жизни бы не расплатились! Ты уже уходишь? Чао! Передай своим друзьям…
— Подожди… — Миша произнес это почти умоляюще. — Нина Кирьянова, но ведь они тебя не насиловали, не били. Они ведь не виноваты…
— Каждый зарабатывает, как умеет. — Нина взялась за ручку двери.
— Но они ведь не виноваты…
— Слушай, если ты отсюда не выкатишься, я и тебя включу в этот список. Считаю до трех. Раз…
— Нина, но ведь ты все равно не сможешь доказать.
— Смогу. Алиби у них нет, соседка их видела входящими в подъезд, отпечатки их есть, майка порвана, синяки…
— А синяки-то откуда? — Миша чуть ли не взвыл.
— Да ты, маленький, совсем дурак. — Нина усмехнулась. — Так, уже два…
Она повернула ручку двери, но Миша остановил ее жестом.
— А ты знаешь, что если будет доказано, что ты шантажистка и шлюха, то за решеткой окажешься ты?
Лицо Нины побелело.
— Так, Зуля или как там тебя, ты тоже попадаешь в список соучастников…
— Скорее я пойду как свидетель обвинения.
Миша сделал шаг назад и вытащил из кармана полиэтиленовый пакет. Пошарив пальцем, он нажал на что-то. Раздался щелчок, потом в свертке зажужжало.
Нина, забыв о двери, наблюдала за Мишиными манипуляциями. Еще один щелчок, и в комнате раздался голос Нины:
«Две».
— Что «две»?
— «Две тысячи».
Нина подалась вперед. Диктофон! Как глупо ее подловили!
— Ах ты маленький… — Она пыталась найти слово пообиднее, но Зуля не дал ей много времени. Он сунул диктофон в карман и двинулся вперед.
Нина протянула было к нему руки, но он сделал предупреждающий жест:
— Очень кстати тут играла музыка. Если возникнут вопросы о монтаже, можно будет легко подтвердить, что запись настоящая. А вот рукоприкладство только осложнит вашу участь.
Нина стояла неподвижно, не зная, что делать. Попытаться отобрать пленку? Но на шум прибегут родители, а тогда… Но что этот недоносок собирается делать с пленкой?
— Кстати, — Миша боком обошел ее и встал возле двери, — это еще не все. Я тут зашел в канцелярию и ознакомился с твоим личным делом. Оказывается, тебя передвинули из старой школы из-за того, что не смогли разобраться, кто кого совратил: ты географа или он тебя.
Нина молча бросилась на Мишу, но тот мгновенно открыл дверь и прикрылся ею как щитом. Из коридора донеслись шаги Натальи Игоревны.
— Да, чуть не забыл. — Миша прикрыл дверь и вернулся в комнату. — С тебя до конца недели пятьсот рублей. И если будешь шалить, то знай, что я большой мастер по тиражированию и продаже кассет. Пока!
— Стой! — Нина успела схватить его за рукав. Шансов втащить его обратно в комнату, правда, уже не было. — Ты что, совсем дурак? Где я тебе возьму пять сотен?
— Думаю, заработаешь, — пожал плечами Миша. — У тебя ведь целая неделя впереди. Отпусти, пожалуйста, руку.
Миша вышел в коридор, вежливо попрощавшись с Натальей Игоревной, и удалился, оставив Нину наедине со своей яростью.
Он вышел на улицу и пошел домой. На этом фронте все было кончено. Он остался победителем, и, если все пройдет гладко, он заработает разом полторы тысячи минус девять рублей за кассету и двадцать пять — за прокат диктофона. Неплохо.
Миша не испытывал угрызений совести. То, что он содрал деньги со своих друзей, не казалось ему чем-то аморальным. Нет, это было справедливо. Он отомстил всем троим: Андрею, Лехе и Нине.
В тот день он понял вдруг, что дружить можно по-разному. Он понял, что в их трио он был пусть и неявно, за глаза, но другом второго сорта. Другом, с которым делятся сокровенным лишь под настроение, к которому приходят с бедой, только когда уже больше некуда идти. Ему так хотелось быть другом и Лехе и Андрею, и они, конечно, считали его таковым, но оставалась между ними какая-то дистанция, невидимая, но ощутимая. И сегодня Миша почувствовал эту дистанцию особенно явно. Лишь загнанные в угол, решились они посвятить его в свои тайны.
Обида его была вызвана ревностью, хотя сам Миша и не вполне осознавал это. Он ревновал друзей, не в силах простить им, что они не принимают его так, как друг друга. Пусть они сами не понимают этого, пусть барьер этот едва заметен, но он есть. Есть и всегда будет. И он не мог ни простить, ни понять. Именно потому, что они были его друзьями.
Ревновал он и Нину, как бы странно это ни выглядело. Да, он считал ее падалью и дрянью. Ее интересовали именно деньги двух его наивных друзей. Это было для Миши очевидно. Но всем было известно, что приятели «крутятся» втроем и что денег они зарабатывают примерно поровну. Но Нина расставила сети только на двоих. Зулей, маленьким и щуплым, она попросту побрезговала. И это было в его глазах главным ее преступлением. Его самолюбие требовало мести. Мести гораздо более жестокой, чем он совершил. Но Зуля не был бы Зулей, если бы не умел держать себя в руках, четко соразмеряя, как учили его в детстве, «хочу» и «надо».