«Таверна» была, как обычно, пустынна, грязна, пыльна и темна. Сумерки за крохотными окошками не добавляли прелести запущенному интерьеру. Измятое подобие шторок на толстой леске, которое Ман, человечек с отвратительным лицом, время от времени одергивал, выглядывая будто с опаской во двор, скрывало комнату от постороннего мира. Хозяин хлопал белесыми ресницами, беззвучно двигал тонкими губами и возвращался вглубь помещения. Скрюченные пальцы чуть дрогнули, когда Ман, подсаживаясь к Ёлу, смахнул несуществующие крошки с поверхности стола в ладонь:
— Спокойно все?
В глазах невысокого человека сквозил неподдельный интерес. Он егозил на стуле, поглаживал ладонями столешницу, ерошил редкие волосы и усиленно кивал.
— Да пытались какие-то пробраться, но я стены строить умею, — Ёл самодовольно хмыкнул, лицо его приобрело в этот момент хоть какое-то выражение. Обычно же крупный мужчина сохранял настолько невозмутимую мину, что впору было думать, будто он лишен эмоций в принципе: широкие брови чуть сведены к переносице, водянистые глаза сохраняют одно и то же выражение равнодушия, сухие потрескавшиеся губы сложены в линию жесткой решимости.
— Да-а-а, только одному и удалось проломить. — Ман хлебнул портвейна прямо из бутылки, и в глазах его зажглись непривычно теплые искорки, как если бы он вспомнил что-то приятное или достойное улыбки.
— Ты меня, дружище Ман, не выдавай, тут полно всякой мрази, — Ёл поморщился и допил очередной стакан отвратительного на вкус пойла. Увы, изысканными напитками тут разжиться нельзя, а вот портвейн каким-то загадочным образом имелся в изобилии и никогда не заканчивался. Только благодаря его туманящей разум приторности удавалось не лишиться рассудка.
— Да знаю я. Только в Теневой меня, да и тебя, никто не тронет теперь. Вон как поистрепали. На мальчишку-то, поди, пораскрывали рты. А я на себя в зеркало смотрю — кому я такой нужен?
— Твое лицо уж точно лучше моей тележки, — усмехнулся Ёл, плеснув в стакан коричневой жижи из бутылки. Он не чувствовал ни малейшего дискомфорта, связанного со своей инвалидностью. Ему плевать на то, как передвигаться: на колесах или на своих двоих. Ему вообще плевать на всё. Только изредка накатывала тоска такая, что впору повеситься, вот только невозможно в этом мире лишить себя жизни — потому что нельзя лишить себя того, чего не имеешь. Вот и спасался Ёл портвейном да взаимными с Манном шуточками на тему их внешности. — А вот наш дружище Геометр таких стен настроил, что я едва прошел под шпиль.
— А как же Та за них проникла?.. — Ман приподнялся со стула, облокотившись на стол.
— Ее нет здесь…
— А где? — лицо Мана удивленно вытянулось. Конечно, он понимал, что Она могла от него укрыться, а он по незнанию — не различить её среди прочих; мог просто не почувствовать присутствия — слишком взволнован был, но вот так… Чтобы Её здесь не было…
— Так, видать, Там осталась, — Ёл вздохнул, в который раз пожимая плечами.
— Там? — карие глазки недоверчиво уставились на калеку.
— А чего, ты думаешь, мальчишка такой шальной?
— Дочертился Геометр…
Ман тяжело поднялся со стула и направился за очередной бутылкой: необходимо выпить, иначе невозможно разобраться. Уже давно он перестал хоть что-либо понимать без рюмки алкоголя. Слишком спуталось всё. Атмосфера накалялась. Ману с трудом удавалось выполнять возложенные на него обязанности. Отдых приходил только после нескольких бутылок, а похмелья не бывало никогда. Погребок «таверны» был той тихой гаванью, где удавалось выдохнуть: никто не зайдет сюда, никто не тронет за плечо осторожно, но заставив вздрогнуть; можно просто приложить к разгоряченному лбу холодное зеленое стекло, вобрать в легкие побольше стылого воздуха — и подняться по узкой скрипучей лесенке наверх…
Ёл, воспользовавшись отсутствием товарища, достал свернутый листок. На смятой бумаге, стертой по краям и замятой по складкам, был вырисован ровный чертеж, простой и изящный — пересеченная тремя кривыми дуга, скользящая вниз, и короткая разметка.
— Все хранишь? Люди фотографии хранят, а ты чертеж? — Ман вернулся. На губах его плясало нечто похожее на улыбку, но слишком растерянную и нервную, чтобы поверить в нее.
— Так ведь… — Ёл хотел что-то сказать, но промолчал.
— Да пусти ты уже кого-нибудь. Тебе тут долго нельзя. Тут люди вообще никогда не жили, а ты уже который год… — Ман с мягким «чпоком» откупорил бутылку, подогнул под себя ногу, садясь, и наполнил стаканы. Взгляд его выражал глубокую, но порядком уже пьяную, задушевность.
— Пока мальчишку не вернем, никак не могу. Да и Геометр не пустит раньше. — Ёл повертел в руках чертеж, помедлил и убрал его в карман. Он не смотрел на собеседника, усиленно разглядывая дверь.
— Ты душу свою оставил, ушла она. Прими новую. Отдай ей устремление — и иди в покой… Сколько ж можно? — обиженный таким упрямством Ман сматывал в жгут полотенце, которое едва не трещало в пальцах. Голос его пронизывали укоризненные нотки: — Вот и Геометра нашего до одури довел. Чудит все, чудит для тебя, а ты…
Ман умолк, вздохнул и снова приложился к стакану. Он знал мрачного калеку хорошо, даже слишком хорошо для такой неподходящей пары, как они; и Ман так же ждал обещанного Геометром Гипотетического Возвращения, как и сам Ёл. Потому и не мог обижаться или слишком уж корить своего друга за то, что сам воспринимал, как наивысшее чудо. Покачивая уже полупустую бутылку, Ман вспоминал, как Ёл впервые попал в бирюзовый дом. Странный, измученный, испуганный Ёл даже имени вспомнить не мог, словно бредил, и все говорил, что потерял свою душу и должен ее вернуть.
— Вы не могли бы… — Ирина достала из сумочки платок, приложила его уголок к нижнему веку, откашлялась, не узнавая свой голос, — вы не могли сказать нормально… я не совсем понимаю, что вы хотите сказать… Пожалуйста.
— Видите ли, — врач спокойно смотрела прямо в глаза Ирине, та терялась, сжимала губы в ниточку и сосредоточенно слушала, — этот мужчина не ваш супруг… Изначально была определена неверная группа крови. Сами понимаете, скорая помощь… Судя по описанию, нам показалось, что мужчина — ваш пропавший муж, но нет. Приносим свои извинения.
— А где же Андрей?
— Не могу знать. — Врач взглянула на часы, ей давно пора быть на совещании, а не объяснять очередной «брошенке», что мужа её не нашли пока, и вообще всё это — дело милиции. Раздраженно вздохнув, добавила: — Идите домой, выспитесь, я уверена, как только у милиции появится новая информация, вам позвонят. Простите, мне пора.
Женщина в белоснежном халате быстро зашагала по гулкому коридору. Где-то выла сирена. Из крана в близком санузле капала вода. Кафельная плитка била холодом. Ирина прислонилась к ней спиной. Еще один шанс, еще одна надежда уничтожена вновь… А ведь уже забыла, когда точно пропал Андрей: год, или месяцев десять тому? Сердцем чувствовала, что с мужем беда, а органы правопорядка только разводили руками — нет тела, как ни искали. И вот опять… Сорвали с работы. На собрание к Володьке тоже уже не успевает. Что же делать? Как теперь жить? Вопрос пульсировал обрушившимся понимаем — мужа не вернуть и никогда не увидеть. Никогда…
— Ты пойми, — много дней втолковывал Ман пришельцу. — Теневая — мир особенный. Это не рай, не ад и даже не иной мир.
— А что, если не ад? Так не бывает, чтобы после смерти… Ну не рай же тут…
Прозванный Ёлом никак не мог прийти в себя, глядя на лиловое небо, полупрозрачную вязь арматуры и ковки, острые до уродства силуэты углов и шпилей. Всё здесь казалось Ёлу неправильным, слишком колким, слишком четким до того, что резало глаза.
— Теневая — сердцевина. Шпиль — связующая нить с тем миром, откуда ты пришел. Наш мир почти не требует управления, всё здесь послушно логике… Почти все, — поправился Ман, но тут же закашлялся и умолк на мгновение, словно собираясь с мыслями: — И всё здесь направлено на то, чтобы души, тела, устремления и сама жизнь находились в балансе. А его хранит Геометр и он же выправляет судьбы душ.