Ито: С чем, Кавабата-сан?
Кавабата: С тем, что Мисима внушил Морите безумную мысль. Он убедил его в том, что представляет императора. Это же богохульство!
Ито: Но кто еще мог вложить в голову Мориты подобную мысль? И не только в нее. Эту богохульную, как вы выражаетесь, идею Мисима внушил еще девяноста девяти членам своей организации.
Кавабата: Неужели все они были любовниками Мисимы, как утверждает молва?
Ито: Разве это имеет хоть какое-то значение? Если двух человек в трансцендентальном плане связывает такая непристойность, какая связывала их, то бессмысленно вести речь о наличии или отсутствии половых сношений.
Кавабата: Вы правы. Непристойность… Да, вы нашли правильное слово. Что-то в отношениях между Мисимой и его «настоящей женой» раздражало, беспричинно нервировало меня. Я был неоправданно жесток с Мисимой, о чем теперь сожалею. Поздно вечером, когда Мисима собрался уезжать, я показал ему один снимок. Я собираю эротические фотографии девятнадцатого столетия. В моей коллекции есть редкие бесценные снимки малолетних проституток. Эти фото были сделаны в Лондоне в 1850-х годах. Одно из них я и показал Мисиме. На нем были запечатлены две маленькие девочки, занимающиеся куннилингусом.
Мисима (входит, держа в руках фотографию, о которой говорит Кава6ата, внимательно разглядывает ее): Этот снимок волнует меня. В позе девочек ощущается тишина и покой вечности.
Кавабата: Дело в том, что модели вынуждены были застывать в определенной позе на долгое время, чтобы получился четкий снимок.
Мисима: Нет, все дело в глазах той девочки, которая смотрит на нас. Она улыбается, но ее лицо не выражает никаких эмоций, в нем нет ничего непристойного. Но когда я внимательнее вглядываюсь в ее глаза, я вижу в них двух обнаженных девочек, занимающихся любовью. Вот что видит она сейчас и вот что волнует в ее взгляде, в котором как будто отражаемся мы сами.
Кавабата: Может быть, в ее глазах отражается то, что находится у нас за спиной? Я подарю вам копию этого снимка, Мисима-сан.
(Мисима уходит.)
Ито: Вы так и не назвали главную причину самоубийства Мисимы, Кавабата-сан.
(Ито медленно отходит от Кавабаты. Освещение тускнеет, теперь круги света высвечивают только их фигуры.)
Кавабата: Я обо всем забыл. (Он смотрит на И то как на старую, потерявшую всякое значение фотографию.) Благодаря небесам, он уходит из моей жизни. Он выполнит свое обещание и вытащит баронессу Омиёке Кейко из тюремной лечебницы для душевнобольных. Она поселится вдали от людей, в священном месте на горе Хагуро, и ее объявят Живой Богиней. Тысячи паломников будут стремиться увидеть ее. Это будет последнее, что успеет сделать сенатор Ито. На Рождество 1971 года, устроив ночью оргию в доме в Азабу, сенатор Ито удалится под утро в свою комнату и примет большую дозу цианида. Он прикажет слуге Хидеки стоять наготове с садовыми ножницами в руках и в кульминационный момент предсмертной агонии отрезать его пенис.
(Луч света, освещавший Кавабату, гаснет.)
Ито: Кавабата Ясунарн, лауреат Нобелевской премии, элегантный, мудрый, лишенный догматичности человек, искренне осуждавший самоубийство Мисимы, покончит с собой в 1972 году, отравившись бытовым газом.
(Луч света, освещавший Ито, гаснет. Конец явления.)
Явление третье
(Прожектор освещает Сцену 1. Мисима стоит на коленях на авансцене у письменного стола, он бос и обнажен по пояс, на нем лишь белые брюки. На проекционном экране появляется изображение полок множеством книг. Слышен шелест страниц…)
Мисима: У меня нет времени. Дзьяри, дзьяри, дзьяри… Я поедаю бумагу, словно голодный шелковичный червь. Мои губы почернели от чернил. Я хотел написать прекрасную, совершенную драму Но и сыграть в ней роль главного духа. Но я заканчиваю пьесу фарсом. Это фарс киоген, который обычно показывают в антракте между двумя драмами Но.
(Снаружи доносится шум ветра. Освещается Сцена 2. У очага сидят три женщины, Кейко, Же на и Мать. Все они одеты в белые одеяния!)
Жена: За три дня до его смерти я проснулась посреди ночи. Меня разбудил какой-то звук. Это был ветер, ветер каракадзе, дующий в ноябре.
Мисима (за столом): … осенний ветер каракадзе, этот хулиган, разгоняющий смог над Токио и тучи на небе. Теперь я могу разглядеть ясную зимнюю луну.
Мать: Я тоже плохо спала той ночью. В три часа я разбудила мужа. Я сказала ему, что кто-то пытается забраться к нам в дом со стороны сада.
Мисима (говорит, подражая голосу отца): Ступай спать, женщина. Это всего лишь ветер.
Жена (переходит на тускло освещенную Сцену 1 и проходит по комнате, заставленной зачехленной мебелью): В лунном свете все выглядит таким странным. Он работал в своем кабинете, как всегда, до рассвета.
Мать: Я никогда не мешала ему во время работы.
Жена (отвечает Матери, оставшейся на Сцене 2): Я тоже обычно стараюсь не мешать ему. Я знаю все его привычки. В доме было довольно холодно. Я чувствовала, что сильно дует. На теле у меня выступила гусиная кожа. Но ему было жарко, он вспотел так, словно его мучила лихорадка, и снял рубашку.
Мать: Она не понимает, что испытывает писатель, сидя за рабочим столом. Двадцать лет я наблюдала за сыном и знаю, о чем говорю.
Мисима: Дзьяри, дзьяри, дзьяри…
Жена: Этот странный звук доносился из его кабинета (Она повторяет: «Дзьяри, дзьяри, дзьяри…»)
Мисима (Жен е): Что случилось?
Жена: Прости, что помешала тебе. Но кто-то пытается проникнуть к нам в дом. Вор, наверное.
Мисима: Вор? Вряд ли. Вор не побеспокоил бы тебя. Воры не шумят.
Жена: Твоя мать вышла во внутренний дворик. Я видела ее из окна.
Мисима: Должно быть, у нее просто бессонница.
Мать: Это правда. Я очень плохо сплю.
Жена: Ты даже не попытаешься разузнать, в чем дело? Вызови по крайней мере полицию.
Мисима: Мы – респектабельные, законопослушные люди. Мы никогда не сообщаем о преступлениях в полицию, поэтому уровень преступности в Японии самый низкий в мире.
Жена: Я решила, что он испугался.
Мать: Нет, он не испугался.
(Мисима берет со стола самурайский меч, вынимает его до половины из ножен и проверяет остроту клинка.)
Жена (касается его руки): Он был холоден, как камень, как влажный мрамор. (Обращается к Мисиме.) Ты думаешь, это необходимо?
Мисима: Будем надеяться, что нет. (Мисима и Жена проходят по гостиной.) Не включай свет. (Смотрит на мебель и смеется.) Ты помнишь, как вел себя критик Йосиа Кеничи на празднике новоселья в нашем доме в 1959 году?
Жена: Помню, он постоянно нападал на тебя.
Мисима: Он бродил по дому, притворяясь, что любуется нашей новой мебелью. Как управляющий универмагом ходит по демонстрационному залу и называет цены, так он перечислял предметы нашей обстановки. (Показывает мечом.) Эта подделка под эпоху Людовика Четырнадцатого дорого стоит; вот рококо в исполнении тайваньских мебельщиков, вы отдали за него бешеные деньги; вот часть обстановки китайского ресторана… Он был прав, наша мебель действительно выглядит претенциозно и состоит из одних подделок.
Жена: Ты никогда больше не разговаривал с ним?
Мисима: Он оказался страшным сплетником. Йосида Кеничи повсюду рассказывал, какая безвкусная мебель стоит в доме гея, стремящегося завоевать репутацию нормального человека.
Жена (обращается к Матери): Я никогда прежде не слышала от него ничего подобного. Это выходило за рамки обычного для него черного юмора, к которому я уже привыкла.
Мать: Ты должна была заметить, насколько он взволнован и встревожен. Для чего еще нужна жена?
(Мисима вынимает меч из ножен.)
Жена: Он вышел во дворик, за которым располагался сад. Лунный свет освещал статую Аполлона и солнечные часы со знаками зодиака.
Мисима: По ночному небу бежали облака, заволакивая луну, словно пленка.
Мать (спускается со Сцены 2 на Сцену 1): Я слышала, как порывы ветра каракадзе били ему в обнаженную грудь.