История падения Ётаро была характерна для двадцатых годов: долги, лишение права выкупа закладных, изъятая за неплатеж собственность, продажа имущества с молотка, в том числе и дома в Токио. Но Ётаро не унывал. Он показывал мне карту каучуковых плантаций в Малайе, похожую па доску для игры в го. Светлые квадратики полей там перемежались с темными. Он до сих пор владел акциями этих плантаций.
– Цены на каучук после войны значительно упали, и мои акции обесценились. Но теперь цены на это сырье снова круто поползли вверх. Я оставлю Азусе богатое наследство.
Ётаро был не единственным японским спекулянтом, вложившим капитал в малайские каучуковые плантации. Сетью малайских дорог, одинаково пригодных и для сборщиков каучука, и для транспорта, давно уже заинтересовались наши военные стратеги. Они должны обеспечить удобные трассы для авангарда имперской армии – экипированных велосипедами штурмовых отрядов в их молниеносном марш-броске на Сингапур.
Подобное развитие событий можно было бы предвидеть, внимательно вглядевшись в пеструю карту малайских плантаций моего дедушки. Но тогда я не догадывался о том, что нас ждет в будущем. Не понимал я и значения дедушкиного анализа матча в го. Размышляя над характерами мастера Сусаи и его молодого соперника, рассматривая стиль их игры, Ётаро пытался предсказать грядущие события. Как и игра в го, стиль спекулятивного капитализма эпохи Мэйдзи – коррумпированного и одновременно либерального – впоследствии уступил место импульсивной тактике, состоявшей в странной смеси планирования и напористого риска, характерных для интуитивной военной экономики.
– Ты очень похож на меня, – сказал Ётаро. Честно говоря меня удивили его слова. – Под маской страсти к развлечениям и авантюрам я прятал свою неуёмную жажду жизни. Это была моя маскировка. А ты? Ты уже выбрал маску, под которой будешь,скрывать свою сущность?
– Думаю, это будет маска искусства.
– В таком случае на жизненном пути тебя ждут те же разочарования и несчастья, которые постигли меня. Но, конечно, они будут выглядеть несколько иначе.
Даже такой опытный игрок, как Ётаро, не мог предугадать, когда на этот раз закончится матч мастеров игры в го. Обычно он длился десять часов. Однако мастеру Сусаи понадобилось девятнадцать часов пятьдесят семь минут, чтобы завершить игру. А его сопернику – тридцать четыре часа четырнадцать минут. Всего состоялось четырнадцать сеансов, о которых Кавабата Ясунари сделал шестьдесят четыре репортажа. Турнир растянулся на шесть месяцев и закончился в Ито в гостинице «Дэн Коен» только четвертого декабря. Мастер Сусаи объявил о поражении белых фишек на 237-м ходу соперника, игравшего черными. Утром 18 января 1940 года мастер Сусаи умер в Атами в гостинице «Урокойя». Мы были свидетелями того, как камень за камнем воздвигался его могильный курган.
Все же мы с дедушкой и после четвертого декабря – вплоть до Рождества – продолжали анализировать последние ходы этой игры. Состояние здоровья Нацуко тем временем ухудшалось, близился фатальный исход ее болезни. В три часа ночи, завершив анализ матча, Ётаро открыл бутылку виски, чтобы выпить за мастера Сусаи, признавшего свое поражение. Я слышал, что Нацуко громко зовет меня по имени. Ётаро не удерживал меня в своей комнате, но я убедил себя в том, что дедушка не хочет, чтобы я уходил. Нацуко снова громко позвала меня, в ее голосе звучала невыразимая печаль.
– Мама больше не любит тебя, – произнесла она слова, к которым, как к последнему средству, прибегают матери, шантажируя маленьких детей.
Это было для меня последней каплей. Ётаро понимал мое состояние и кивком подбодрил меня. Я ринулся к выходу из комнаты.
Но у дверей путь мне преградила Цуки с белым эмалированным ковшом с дезинфицирующим раствором, в котором лежали пропитанные кровью тряпки.
– Госпожа истекает кровью. У нее неприглядный вид, – сообщила Цуки, обращаясь к Ётаро. – Молодому господину не стоит смотреть на все это.
– Но она зовет меня, – возразил я. Слезы подступили к моим глазам. – Было бы непростительной жестокостью проигнорировать ее последнюю просьбу.
– Как бы то ни было, но ты должен вернуться и сесть на свое место, – приказал Ётаро спокойным тоном.
Цуки, словно часовой, остановилась на пороге, перегородив своим телом дверной проем.
– Давай лучше начнем новую партию в го, – предложил Ётаро.
– Молодой хозяин не в настроении, вы же видите, – проворчала Цуки. – Вы бы лучше развлекли его.
– Каким образом? – спросил Ётаро и осушил очередной стаканчик виски.
– «Мир не изменился с незапамятных времен», – запела Цуки.
– «Воды текут, любовь такая же, как прежде», – пропел Ётаро следующую строчку и протянул Цуки стаканчик виски. Она с благодарностью взяла его. – Прекрасная старинная песня, – заметил Ётаро и, смеясь, добавил: – Но у меня есть песенка получше, хотя она мало подходит для настоящего момента.
И дедушка спел следующий куплет:
Эту песенку никак нельзя было назвать печальной. Я слушал, как разогретые спиртным взрослые, импровизируя, сочиняли все новые куплеты.
В песенке говорилось о городе Мисима, расположенном между горой Фудзи и морем. Город был известен тем, что из него открывался прекрасный вид на увенчанную снегами Фудзияму. Старавшиеся развлечь меня взрослые пели о вечных снегах Фудзи, растаявших от эротического жара. Так я обрел свое истинное имя. Фамилия Мисима произошла от названия города, имя Юкио было производным от слова «снег». При этом имелся в виду растаявший снег, струящийся по склону горы и стекающий к Мисиме. Холодные воды, захлестнувшие Мисиму, текли по моим щекам теплым потоком.
– Неужели песенка заставила тебя заплакать? – спросил Ётаро, заметив мои слезы.
В эту минуту дедушка представлялся мне добродушпым чудовищем.
– Она может услышать нас, – тихо промолвил я.
– Ну и что? – сказал Ётаро, пожимая плечами. – А мы слышим ее. Здесь ничего не поделаешь. Нам остается только ждать. Посмотрим, кто первый появится на пороге.
– Но бабушка не может встать с постели. Поэтому она не появится здесь, а мне ты запретил ходить к ней.
Ётаро покачал головой:
– Никто никогда не может предугадать, что выкинет эта женщина.
– Что ты хочешь сказать? – спросил я.
Зловещий тон дедушки я объяснял большой дозой выпитого виски. Тем не менее меня охватила дрожь, и я почувствовал, что сейчас может произойти нечто необычное.
– По мнению твоей бабушки, я балагур и шутник, исполнитель фарсов, не умеющий ценить высоких чувств и помыслов. Она гордится глубоким пониманием театра Но, его секретов. Разве главный герой пьес театра Но не является призраком, часто предстающим перед зрителями переодетым, принявшим облик скромного простоватого селянина, рыбака, жницы или… – и тут Ётаро схватил Цуки за запястья и показал мне ее изуродованные физическим трудом и болезнями руки, – или старухи? Разве в конце пьесы главный герой или героиня не предстают в своем истинном облике великого воина или прекрасной придворной дамы? Причем это преображение символизирует освобождение измученного духа от бремени прошлого? Что все это может означать, как ты думаешь?