Мой приятель подпрыгнул, словно его ударили дефибриллятором.
— Х-хай, профессор! — пискнул он.
— Ты ассистировал?
— Хай! — еще более жалобно пролепетал Танака.
— Мда, слишком много потрясений для одного дня… — пробормотал себе под нос Тайга. — Ну идем.
— Куда, профессор? — осмелился спросить я.
— Смотреть на твое «невероятное» творчество, Херовато-кун. И если там хоть что-то пойдет не так, я лично прослежу, чтобы твоя последующая ординатура проходила в ветеринарной клинике. Будешь кастрировать хомячков.
Мы поплелись за ним. Я молчал, как партизан на допросе, несмотря на заинтересованные взгляды и шепот медперсонала и других ординаторов. Танака же шел, шаркая ногами и издавая такие всхлипы, как будто его уже ведут на эшафот. Каждый встречный: медсестра, другой врач, даже пациент с капельницей — провожал нашу процессию взглядами, полными одновременно и сочувствия и любопытства. Казалось, что новости в этой больнице распространяются быстрее любой инфекции.
В отделении реанимации царила стерильная тишина, нарушаемая лишь мерным писком аппаратуры. У нужной койки нас встретил дежурный реаниматолог — пожилой японец с невероятно большими очками. Он кивнул профессору Тайге с огромным уважением.
— Профессор. Не ожидали вас так скоро.
— Докладывайте, — отрезал Тайга, его взгляд уже был прикован к мониторам над пациентом.
— Состояние стабильно тяжелое, но с положительной динамикой, — начал реаниматолог. — Давление 120 на 80, пульс 75, сатурация 98%. Дренажи работают. Анализы показывают снижение маркеров воспаления. Честно говоря, профессор, мы готовились к худшему. Когда ординатор Херовато, — в тот момент он бросил быстрый взгляд на меня, — взял его на стол, я думал, это жест крайнего идиотизма. Но…
Тайга жестом остановил его и взял в руки планшет с историей болезни. Он листал страницы с такой скоростью, что, казалось, он не читает их, а сканирует. Затем профессор осмотрел пациента, несколько раз задумчиво хмыкнул и снова уставился в медкарту.
— Значит так, — наконец произнес он, поворачиваясь к нам с Танакой. — Пациент выживет. И это, — Тайга сделал паузу, — единственная причина, по которой вы оба все еще работаете в этой больнице.
Танака облегченно выдохнул.
— Но, — продолжил профессор, — за самовольное проведение сложнейшей операции без старшего хирурга, за нарушение всех мыслимых и немыслимых протоколов вы будете наказаны.
Он повернулся и пошел к выходу из реанимации. Мы, не сговариваясь, снова поплелись за ним.
— Танака, — бросил он через плечо, — будешь заниматься бумажной работой. Всей. За все наше отделение. И если я увижу хоть одну ошибку в выписке, хоть одну пропущенную запятую в истории болезни, ты лично будешь мыть все утки в больнице. Зубной щеткой. Своей.
Танака побледнел, но в глазах его светилось счастье. Казалось, что бумажки и утки были раем по сравнению с тем, чего он успел наожидать.
— А ты, Херовато… — профессор остановился и развернулся ко мне. — С тобой все гораздо интереснее. Пошли со мной.
— Да, профессор, — смиренно ответил я, уже даже не представляя, что же меня ждет. Танака жалобно смотрел мне вслед, и я чуть улыбнулся ему. И все же, хороший он парень, так волнуется за своего друга.
В кабинете профессора царил идеальный порядок. Тайга молча прошел к своему массивному столу из темного дерева и, сев в кресло, выдвинул нижний ящик. Секунду спустя на столешницу легла идеально ровная стопка белоснежной бумаги. Он пододвинул ее ко мне через стол. Я с недоумением посмотрел сначала на бумагу, потом на профессора, но листы все же взял.
— Ты напишешь полный и подробный план проведенной операции, — ответил профессор на мой немой вопрос. — И будешь переписывать его до тех пор, пока я не сочту его идеальным. А я, — он сделал едва заметную паузу, — очень придирчив. Будь уверен, Херовато-кун, я найду, к чему придраться.
Я покорно кивнул. Что ж, писать планы операций мне не привыкать. Помнится, в кабинете у меня вместо одеяла была гора документов и отчетов, так что этим меня было не напугать. Другой вопрос, что одно дело — строчить их для галочки впопыхах между операциями и дозой кофеина, и совсем другое — делать это под пристальным, изучающим взглядом профессора, когда сам я лишь ординатор.
— Ручка. Бумага. Стол в ординаторской свободен. Чтобы через час был у меня на столе.
Я молча взял стопку бумаги, поклонился и вышел из кабинета, чувствуя, как его взгляд сверлит мне спину. Взглянул на часы: моя смена заканчивается через 20 минут. Танака смотрел на меня с сочувствием, другие ординаторы в комнате – как на идиота. Устроившись за пустым столом, я взял ручку.