— Разрыв диафрагмы с ущемлением желудка в плевральной полости, — констатировал я, глядя на профессора. — И гемоперикард. Сердце сдавлено кровью.
— У него тампонада. Еще минута, и мы его потеряем, — закончил за меня Тайга. — Херовато, со мной, в операционную. Остальные, готовьте все для экстренной торакотомии. Живо!
Мы даже не бежали, скорее летели по коридору рядом с каталкой. Танака что-то кричал в телефон, организуя операционную, а медсестры на ходу ставили катетеры.
— Держись, парень. Мы тебя вытащим, — тихо сказал я пациенту, хотя тот и не слышал меня.
В операционной уже все было готово.
— Херовато, поздравляю, сегодня ты наконец будешь полезен, — сказал Тайга, пока мы обрабатывали руки. — И усеки одно: я говорю, ты делаешь. Без самовольств.
— Так точно, профессор, — кивнул я.
Анестезиолог дал отмашку, и мы встали по обе стороны стола.
— Скальпель, — спокойно сказал Тайга.
Медсестра быстро вложила инструмент в его ладонь. Тайга точно сделал первый разрез, двигаясь по пятому межреберью, проводя левостороннюю переднебоковую торакотомию. Разрез был поистине филигранный, так что отсосу даже не пришлось прилагать особых усилий.
— Расширитель, — уже коротко бросил я, подстраиваясь под темп операции, чем заслужил одобряющий взгляд профессора.
Вторая медсестра подала инструмент. Я аккуратно ввёл его, разводя рёбра. И тут перед нами открылось поле боя: левое лёгкое было поджато и почти исчезло из виду. Его место занимал раздутый, синюшный желудок, выдавленный в грудную клетку через зияющий разрыв диафрагмы. Сердце же было сжато в кровавом мешке перикарда, и билось, словно испуганная птица в клетке.
— Желудок ущемлён. Черт, уже начинается некроз, — пробормотал Тайга, оценивая ситуацию. — Сначала ревизия. Потом перикард, — и указал на диафрагму. На самом деле, профессор даже не понимал, что отдает такие приказы, будто бы рядом с ним стоит опытный кардиохирург, а не еще зеленый ординатор. По факту, ему бы стоило сказать что-то вроде: «Сначала посмотрим, что и где зажато. Разберёмся с желудком. А уже потом будем спасать сердце». Но он ограничился лишь четырьмя словами, отчего то совершенно уверенный, что я точно пойму, что же он имеет ввиду.
И это его уверенность так меня развеселила внутри, что я не сдержался и чуть улыбнулся. Профессор странно на меня глянул, приподняв бровь, а затем бросил:
— Меньше лыбься, Херовато, и больше ассистируй. Я зайду под желудок, ты подтяни его с краю. Только осторожно.
Я кивнул, все еще улыбаясь. Что удивительно, работали мы очень даже слаженно, особенно для полноценного первого раза. Я мягко придерживал край, в то время как Тайга ловко, почти наощупь, высвобождал орган. Ткани были отечные, напряжённые, и малейшее неверное движение могло стоить пациенту жизни. Но Тайга был точен и дейстовал без резких движений, но с абсолютной уверенностью. И наконец, желудок с хлюпающим звуком вернулся на своё место.
— Вдох, — велел он анестезиологу, и тот подал воздух в лёгкое под давлением. То начало медленно расправляться.
— Теперь перикард, — сказал Тайга. — Иглу.
Медсестра подала длинную иглу. Профессор ввел ее, и в шприц начала поступать венозная кровь: 50 мл... 100... 150. Монитор тут же отреагировал: давление выровнялось, пульс стабилизировался.
— Тампонада снята, — подтвердил анестезиолог.
— Теперь самое интересное. Диафрагма, — сказал Тайга. — Синтетическая нерассасывающаяся нить. Будем накладывать узловые швы.
Я кивнул, согласный с выбором профессора. Сплошной шов на диафрагме — это как пытаться сшить мокрую резину обычной ниткой. Один рывок, и всё пойдёт по шву. Так что каждый стежок должен быть независимым, как боец на посту: выдержит даже если сосед порвётся.
Медсестра же уже держала иглодержатель. Тайга начал ушивать разрыв, я же следил за натяжением ткани, подсвечивал, отсасывал, когда нужно. Шов за швом ложились на место. Всё шло, можно сказать, без сучка и задоринки, пока не сработал монитор.
— Кровотечение! Давление падает! — крикнул анестезиолог.
— Чёрт, — выдохнул Тайга. — Селезёнка. Задели при репозиции. Зажим.
Я вслепую ввёл инструмент в рану.
— Ниже. Ещё. Стоп. Есть! Держи.
Я держал зажим, а сам корил себя за невнимательность. Расслабился раньше времени.
— Спленэктомия? — спросил я, хотя все же не желал удалять селезенку. Ведь на столе у нас лежал еще совершенно юный парнишка.
— Нет, — отрезал Тайга, и я выдохнул. — Парень молодой. Ушьём. Нить тонкую, атравматическую. Свети.