Аяка сделала крошечный шаг назад, ее улыбка вдруг стала напряженной.
— Спасибо, Кенджи-сан, но у меня много работы.
— Да брось, — он не унимался, его рука потянулась к ее плечу. — Такая красивая девушка не должна так много работать. Тебе нужно отдыхать, веселиться. Со мной, например.
Кенджи сделал ещё один шаг к ней, вторгаясь в её личное пространство. Аяка попятилась и вжалась в стену. На её лице отражалась истинная паника. Она явно не знала, как избавиться от этого прилипалы, не устроив скандал. Японцы… Готовы унижаться и страдать, лишь бы лишний раз не показаться грубыми. Особенно девушки. Наши бы как влепили пощечину, и летел бы этот герой дальше, чем видел.
Я никогда не считал себя принцем на белом коне, который спасает принцесс. Но как же мне захотелось подойти и просто сказать этому павлину пару ласковых. Да и Кенджи меня откровенно бесил, не могу не признать. Однако я понимал, что это лишь усугубит ситуацию, особенно для бедной медсестры Аяки. Нужен был другой подход.
Я сделал глоток своего жуткого кофе, громко отхлебнув, чтобы привлечь внимание.
— Какого чёрта, Херовато? Не видишь, мы разговариваем? — прошипел Кенджи.
— Вижу, что ты мешаешь человеку работать, — спокойно ответил я. — Аяка-сан, профессор Тайга просил вас зайти к нему. Очень срочно. Кажется, что-то по поводу того пациента из седьмой палаты. Говорил, что кроме вас никто не разберётся.
Глаза Аяки на секунду расширились от удивления, но она тут же все поняла. В них мелькнула искра благодарности. Кенджи же нахмурился.
— Тайга-сенсей? — переспросил он с недоверием.
— Да, — невозмутимо кивнул я, делая еще один глоток своего пойла. — Сказал, что вопрос не терпит отлагательств. И выглядел он, как обычно, не очень… довольным.
Одно упоминание недовольного Тайги подействовало на Кенджи, как святая вода на черта. Он тут же отступил от Аяки на безопасное расстояние.
— А, ну раз профессор зовет… — пробормотал он. — Тогда, конечно, беги, Аяка-тян. Работа прежде всего.
Аяка низко поклонилась, прошептав одними губами «Спасибо, Херовато-сан», и пулей вылетела с кухни. Кенджи проводил её расстроенным взглядом, словно у щенка отняли любимую косточку, а потом развернулся ко мне.
— Ты, Херовато! Вечно лезешь не в своё дело. Думаешь, раз пару раз повезло, так ты теперь герой?
— Не думаю, Кенджи, — я допил кофе и бросил стаканчик в урну. — Я просто не люблю, когда обижают симпатичных медсестёр. Это портит мне аппетит. А у меня, между прочим, впереди ещё целая ночь дежурства.
Он весь покраснел, как сеньор Помидор, начал что-то бурчать, но я не слушал. Просто откровенно игнорировал его, пока рылся в шкафчиках, надеясь найти какую-нибудь старую, забытую кем-нибудь пачку печенья. Есть хотелось жутко. Кенджи же, поняв, что от меня ответа не дождеться, крикнул что-то не особо цензурное и, громко хлопнув дверью, удалился.
Я остался один. Вдруг через минуту дверь снова тихонько открылась, и на кухню снова заглянула Аяка.
— Он ушел? — прошептала она.
— Испарился, как утренняя дымка над Фудзи, — улыбнулся я. — Заходите, не бойтесь.
Она вошла и с облегчением выдохнула.
— Спасибо вам, Херовато-сан. Он… бывает слишком настойчивым.
— Есть такой тип людей. Они, к сожалению, не подвержены лечению. Но вы не обязаны это терпеть. В следующий раз просто скажите ему, что он похож на перезрелый баклажан..
Она хихикнула, прикрыв рот ладошкой.
— Вы совсем не такой, как о вас говорят, — вдруг сказала она.
— А что обо мне говорят? — с деланым интересом спросил я. — Надеюсь, последняя версия про внука императора еще актуальна? Мне она нравится.
Она рассмеялась, и на этот раз искренне, без тени смущения.
— И это тоже, но, —покачала головой она, вдруг становясь серьезной. — Говорят, что вы стали… другим. Раньше вы были лентяем, бездарем, вечно недовольным. А сейчас… вы такой.
Аяка молчала. И я молчал в ответ.
— Возможно, у вас и впрямь душа императора, — наконец улыбнулась она, а затем, взглянув на настенный часы, охнула: — Мне же нужно к пациенту! Извините, Херовато-сан! И спасибо!
Я и сказать ничего не успел, как медсестра Аяка скрылась за дверью. Я хмыкнул, постоял так еще немного и, так и не найдя, чего бы перехватить, направился в кардиологическое отделение.
Можно сказать, отделение кардиореанимации жило своей тихой, напряженной жизнью. Здесь не было суеты приемного покоя, только мерное пиканье мониторов и приглушенные шаги медсестер. Сам того не замечая, я направился к палате того самого старика с мандаринами. Он лежал на кровати, приподнятой у изголовья, и хмуро смотрел в окно, за которым сгущались сумерки. Подключенный к нему монитор рисовал ровными зелеными линиями вполне приличную кардиограмму.