Тайга помолчал секунду, другую, а потом бросил через плечо:
— Ладно, — он тяжело вздохнул, словно делая мне величайшее одолжение. — Валяй, провожай. Только если я все-таки усну в канаве, твоя задача — вызвать такси и убедиться, что мое бренное тело доставят по адресу. Идет?
— Идет, профессор, — улыбнулся я.
И мы пошли.
Мы шли по уже готовящемуся ко сну городу в полном, но удивительно комфортном молчании. Наши шаги гулко отдавались в тишине, нарушаемой лишь шелестом листьев под ногами да далеким, едва слышным гулом поезда. Улицы были пустынны. Фонари, словно одуванчики света, выхватывали из темноты то припаркованный у обочины велосипед, то калитку чужого сада, за которой угадывались темные силуэты роз..
Казалось, что все, что нужно было сказать, уже было сказано там, в баре, за чашечкой сакэ. Сейчас слова были не нужны. Мы просто шли рядом, два хирурга, два одиночки, каждый погруженный в свои мысли, но объединенные этой странной, внезапно возникшей связью. Я думал о его словах, о Токио, о семье Ямада, о своем будущем. А о чем думал он? О прошлом? Или о будущем? О том, что ждет его завтра в операционной? Я не знал. И не спрашивал.
Мы свернули на другую улицу. Здесь было еще тише. Аккуратные двухэтажные домики за невысокими заборами, можно сказать, уже спали. Ямада. Я снова и снова возвращался мыслями к этой семье. Палка о двух концах… Интересно, какой из них предназначался мне? И эта Аяме… От одной мысли об этой семейки по спине пробегал холодок.
— Замерз? — вдруг спросил Тайга, даже не оборачиваясь.
— Нет, — мотнул головой я. — Просто… думаю.
— Меньше думай, Херовато. Больше делай. В Токио думать вредно. За тебя там уже давно все продумали. Твоя задача — не лажать.
Мы свернули на одну из тихих улочек, и тут я почувствовал укол дежавю. Что-то неуловимо знакомое было в этих домах, в изгибе дороги, в том, как свет фонаря падал на старую каменную ограду. И этот запах… Запах гортензий. Густой, сладковатый, он висел в воздухе. Я замедлил шаг, вглядываясь в темноту.
«Где-то я это уже видел…» — пронеслось в голове.
Мы прошли еще немного. И тут я увидел его. Дом, утопающий в зелени. Пышные кусты гортензии, яркие пятна азалий, старая деревянная веранда, обвитая жасмином. Я остановился как вкопанный. Сердце пропустило удар, а потом заколотилось с удвоенной силой.
Это был ее дом. Дом Акико.
Я медленно повернул голову и посмотрел на профессора Тайгу. Он стоял рядом и смотрел прямо перед собой, на калитку этого самого дома. Его лицо было абсолютно спокойным и непроницаемым, словно он пришел сюда в тысячный раз. Он достал из кармана ключ.
И в этот момент все кусочки пазла в моей голове со щелчком встали на свои места.
Старый, консервативный отец-врач, который хотел для дочери другой судьбы. И это был Тайга?
Тайга, не обращая на меня никакого внимания, шагнул к калитке. Ключ со скрипом повернулся в замке. Он уже взялся за ручку, собираясь войти, как вдруг входная дверь дома бесшумно открылась, и на веранду вышла она. Акико.
Она была в простом домашнем платье, волосы собраны в небрежный пучок, а на плечи накинута легкая шаль. В руках у нее была чашка, от которой шел пар. Увидев Тайгу, она улыбнулась той самой теплой, искренней улыбкой, от которой, казалось, даже ночные фиалки в саду распускались пышнее.
— Папа, ты поздно сегодня, — ее голос прозвучал мягко, но в нем слышались нотки беспокойства. — Все в порядке? Я уже начала волноваться.
Папа.
Это слово прозвучало в ночной тишине, как выстрел. Я стоял, как идиот, в нескольких метрах от них и чувствовал, как земля уходит из-под ног. Отец и дочь. Профессор Тайга и фельдшер Акико.
Она спустилась со ступенек и подошла к калитке. И только тогда она заметила меня, стоящего в тени фонарного столба. Ее улыбка замерла. Удивление на ее лице сменилось еще большим удивлением, а потом — чем-то еще, чего я не смог разобрать. Чашка в ее руках дрогнула, и несколько капель чая плеснули на деревянные ступени. Ее глаза расширились от удивления.
— А, — только и смогла выговорить она.
Тайга, заметив эту затянувшуюся паузу, обернулся. Он посмотрел на свою дочь, потом на меня, и на его лице отразилось что-то похожее на досаду.
— Чего застыли, как два истукана? — проворчал он, обращаясь, кажется, к нам обоим. — Пошел я в дом. И ты Акико, не задерживайся. Нечего на улице мерзнуть.
С этими словами он, не дожидаясь ответа, прошел мимо Акико и скрылся в доме, оставив нас одних в этой неловкой, звенящей тишине.