«Ну вот и все, — пронеслось в голове. — Допрыгался. Какой нелепый конец. Не на операционном столе, не от инфаркта в своей одинокой квартире, а вот так. Сброшенный с крыши токийского небоскреба ревнивым психопатом. Тетушка Фуми меня точно не похвалит».
Акира надавил сильнее. И мир качнулся.
Утро прошлого дня
Я сидел на краю своей кровати и методично, с упрямством человека, пытающегося собрать из лего сложный механизм, дул в этот проклятый дыхательный тренажер.
— Херовато-сан.
Я обернулся. В дверях стоял профессор Ишикава. Он был в своем обычном, идеально отглаженном халате, и в его глазах, как всегда, светилась мудрость и легкая, чуть усталая улыбка.
— Простите, не хотел вас отвлекать от важных дел, — сказал он, указывая на тренажер. — Вижу, вы усердно работаете над восстановлением. Похвально.
— Стараюсь, профессор, — я отложил тренажер куда-то в сторону. — Не хочу надолго задерживаться в рядах пациентов. Здесь кормят отвратительно.
Ишикава усмехнулся.
— Да, наша кухня — не самое сильное место этой клиники, если речь, конечно, не идет о випах, — на этих ловах мы оба тяжело вздохнули. — Но я, собственно, не об этом. У меня для вас новости. И, возможно, они вас заинтересуют.
Ишикава вошел в палату и присел на стул у двери.
— Помните пациента Пак Чун Хо? — вдруг спросил он.
Я кивнул. Еще бы мне не помнить. Человек, из-за которого вся эта каша и заварилась.
— Так вот, — продолжил Ишикава, и его лицо стало серьезным. — Последние данные ЭЭГ показали… интересную динамику. У него появились вспышки альфа-ритма. Очень слабые и нерегулярные, но они есть.
Я напрягся. Альфа-ритм— это ритм бодрствующего, расслабленного состояния. Его появление у пациента в коме — это как первый росток, пробившийся сквозь асфальт.
— Мы провели консилиум, — продолжал профессор. — И приняли решение. Я принял решение. Мы будем его оперировать.
— Оперировать? — я не поверил своим ушам.— Но зачем?
— Мы подозреваем, что причиной его состояния, помимо того препарата, который господину Пак Чун Хо ввели, может быть еще и хроническая субдуральная гематома. Небольшая, которую, к сожалению, могли пропустить на первичном КТ. Она медленно увеличивалась, сдавливая ствол мозга. И если мы ее уберем… есть шанс, что он придет в себя.
Я молчал, переваривая информацию. Это был огромный риск. Оперировать пациента в коме, с нестабильной гемодинамикой… Но Ишикава был прав. Это был шанс. Неужто родственники согласились на это, после всего произошедшего? Хотя, раз Пака так и не перевели в другую больницу, видимо, у них какое-то слишком сильное доверие к здешним врачам. А может согласились, потому что за дело взялся сам легенда кардиоторакальной хирургии, профессор Ишикава Гинрюнсай.
— Операция назначена на завтрашнее утро, — сказал он, поднимаясь, а потом посмотрел на меня каким-то странным взглядом и добавил: — Я подумал, вам будет интересно это знать. В конце концов, вы тоже имеете к этой истории некоторое отношение.
Я лишь молча кивнул, и профессор вышел, оставив меня наедине с этой новостью.
И уже через несколько минут я отправился на поиски Пака. Нашелся он все у того же автомата с напитками. Он стоял, засунув руки в карманы, и с видом знатока рассматривал этикетку на банке с холодным чаем.
— Выглядит аппетитно, — сказал он, обращаясь то ли к подошедшему мне, то ли общаясь с самим собой. — Интересно, какой у него вкус? Я уже почти забыл.
— Скоро у вас будет шанс вспомнить, — сказал я, и он, наконец, обернулся.
— Да, вы правы, — проговорил Пак, и я удивленно приподнял бровь. Он уже выяснил про операцию? Хотя, может проследил за кем-нибудь из персонала и выяснил про консилиум. Пак, тем временем, продолжил: — Если вы купите напиток, то я смогу вытянуть его «призрачную» версию. Это очень любезно с вашей стороны, Херовато-сан.
Я замер. Так вот о чем он. Значит, пока господин Пак ничего не знал. Сказав, что нам нужно кое-что обсудить, я направился обратно в палату, и Пак пошел следом. В нашем уже привычном пункте переговоров, в народе именуемом ванной комнатой, я пересказал ему разговор с Ишикавой. Пак слушал молча, его лицо было непроницаемым, плечи напряглись, а губы сжались в тонкую линию.
Когда я закончил, он долго молчал, глядя в одну точку на кафельной стене.