Я замер, глядя на Савамуру.
— И что дальше? — поторопил я его.
— А дальше, — Савамура понизил голос до шепота, — в его палату вошла Мей-сенсей. Одна, без медсестер или других хирургов. Пробыла там минут пять. Мы за дверью слышали только грохот. А потом она вышла с абсолютно невозмутимым лицом, а следом вылетел взбешенный мастер Хорикава и заорал на весь коридор, что он согласен на операцию, но только для того, чтобы выжить и лично придушить «эту наглую девчонку».
— Я взяла его драгоценный чернильный камень, которому было лет триста, и уронила камень на пол. Случайно, конечно, — прошелестел голос Мей, полный самодовольства.
— … никто так и не знает, что она ему сказала, — продолжал Савамура, его глаза блестели от воспоминаний. — Но ходят слухи, что она разбила какую-то фамильную реликвию.
— И что, сработало? — переспросил я, чтобы убедиться.
— Еще как! — закивал Савамура. — Операция прошла успешно. А через полгода мастер Хорикава создал свой лучший шедевр. Назвал его «Ярость и Возрождение». И прислал Мей-сенсей экземляр.
— Я его в туалете повесила, — добавила Мей с ехидством.
Савамура еще немного посидел, рассказал пару новостей и, сославшись на дела, ушел. Дверь за ним закрылась. Я остался наедине с Мей.
Я медленно повернул к ней голову. Она снова стояла у окна и смотрела на меня с победной, чуть насмешливой ухмылкой.
— Ну что, Херовато-сан? — протянула она. — Диагноз подтвердился? Или нужны еще доказательства? Может, рассказать, какого цвета у Савамуры-сана трусы?
Я смотрел на нее и понимал, что моя жизнь только что сделала еще один крутой, совершенно непредсказуемый вираж. Игнорировать ее больше не получится. За что мне это все…
— Ладно, — выдохнул я. — Теперь верю.
Игнорировать ее больше не получится. Мой мозг отчаянно скрипел, протестовал и грозился отказать в работе. Но факты — упрямая вещь, даже если они противоречат всему, что ты знаешь о мире. Хотя это буду говорить я, человек, который попал в кому, недопереродился, окончательно умер и повстречался с богиней?
— Ну и что теперь будем делать? — спросил я, устало потирая виски. — Ваши предложения? Сидеть и ждать, пока ваше тело чудесным образом очнется, или у вас есть какой-то более конструктивный план?
— Во-первых, — Мей подошла и села на край моей кровати. Интересно, будучи призраком, она проходит сквозь предметы, но зато садиться может. — Мне нужна информация. История болезни. Результаты всех анализов, снимки КТ, МРТ, протокол операции. Все.
Я удивленно поднял на нее бровь. Заявила она это так, будто просила принести ей чашку кофе. Я не выдержал и хрипло рассмеялся.
— Гениально. Просто гениально, — я даже поаплодировал. — И как вы себе это представляете? Я, ординатор первого года с сомнительной репутацией, подойду к вашему хирургу и скажу: «Простите, сенсей, не одолжите историю болезни вашей коллеги в коме? А то мы тут с ее „астральной проекцией“ хотим консилиум провести, свериться с анализами». Меня же в тот же день, без суда и следствия, отправят в палату с мягкими стенами, где моим соседом будет Наполеон с питомцев в виде покемона Пикачу.
— У вас есть идеи получше? — Мей поморщилась. — Сидеть и ждать, пока мое тело, подключенное к аппаратам, превратится в красивый, но абсолютно бесполезный овощ? Я предпочитаю действовать.
— Мы кардиохирурги, Мей-сенсей! — я вскочил с кровати, забывшись. — Ваша проблема, насколько я понял, находится несколько выше — в черепной коробке. Мы в этом разбираемся примерно так же, как свинья в апельсинах. Что мы там надеемся найти? Опечатку в диагнозе?
Мей закатила глаза, но я продолжил:
— Допустим, я каким-то чудом, рискуя карьерой, свободой и остатками здравого смысла, добуду вашу историю болезни. И что мы там увидим? Стопку снимков МРТ, графики ЭЭГ, данные по внутричерепному давлению… Что вы там отыщите такого, чего не увидела целая бригада лучших нейрохирургов этой клиники?
— Специалисты иногда страдают от туннельного зрения, — парировала она, не моргнув и глазом. — Они ищут то, что привыкли искать, следуя протоколу. А свежий взгляд, даже взгляд из другой области, может заметить аномалию. Нестыковку. Что-то, что не укладывается в общую картину.
Она была невыносима. И чертовски убедительна. Она апеллировала к моей профессиональной гордости и к раздолбайству, которое заставляло меня лезть на рожон.
— Делать хоть что-то — это всегда лучше, чем не делать ничего, — отрезала Мей.
— Хорошо, — выдохнул я, снова опускаясь на кровать. Боль в ребрах напомнила о себе тупым ноющим уколом. — Допустим. Я попробую что-нибудь придумать.