На безупречном лице адвоката впервые промелькнуло что-то, похожее на раздражение. Маска вежливости дала трещину, открыв ненадолго взгляд акулы, готовящейся к атаке.
— Но, Херовато-сан… Это очень щедрое предложение. Руководство пошло вам навстречу…
— Я подумаю, — перебил я его, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно более устало. — Мне нужно время. Понимаете, голова совсем не варит. Не уверен, что готов подписывать какие-либо документы сейчас.
Танабэ тихо выдохнул воздух через сжатые зубы, затем улыбнулся. Он встал, сухо поклонился и уже было направился к выходу, но у самой двери остановился, словно вспомнил о какой-то незначительной детали, вроде прогноза погоды или необходимости постирать носки.
— Ах да, Херовато-сан, — обернулся Танабэ, и его лицо снова стало непроницаемым. — Раз уж вы пока не готовы подписывать документы, это ваше право. Но есть ещё одна формальность.
Я напрягся. Что-то эта «формальность» попахивала гнильцой.
— Завтра в десять утра в главном конференц-зале состоится заседание врачебной комиссии, — будничным тоном сообщил он. — Ваше присутствие там обязательно. В качестве ключевого свидетеля.
— Комиссии? — переспросил я. — По какому делу?
— По делу о профессиональной халатности профессора Теруми, — отчеканил Танабэ. — Согласно результатам предварительного внутреннего расследования, — он сделал едва заметную паузу, словно смакуя момент, — установлено, что профессор Теруми, находясь в состоянии сильного душевного волнения, вызванного проблемами в личной жизни, проявила преступную халатность. Она самовольно покинула своего пациента, господина Пак Чун Хо, сразу после сложнейшей операции, не убедившись в стабильности его состояния, что в итоге привело к резкому ухудшению и впадению пациента в кому.
— Кома…?
Слово вырвалось у Мей тихим, сдавленным шёпотом. Я оглянулся. Она застыла посреди комнаты, её лицо стало белым, как больничная простыня, а в глазах плескался ужас и абсолютное неверие. Я видел, как она беззвучно шевелит губами, повторяя это слово, словно пытаясь убедить себя в том, что это неправда.
— Но… но этого не может быть, — прошептала она так тихо, что, казалось, говорила сама с собой. — Операция прошла идеально. Абсолютно идеально! Томимо звонил, говорил об ухудшении, о фибрилляции… Да, состояние было тяжёлым, но откуда кома⁈
Я посмотрел на неё, потом на непроницаемое лицо адвоката.
— Господин Пак — очень влиятельный человек, — продолжал свой монолог Танабэ, не замечая (или делая вид, что не замечает) моего потрясения. — Его семья требует ответов. Клиника, разумеется, проведёт самое тщательное и беспристрастное расследование. И ваши показания, Херовато-сан, будут иметь решающее значение. Вы ведь последний, с кем она так или иначе контактировала перед… инцидентом.
Я чуть в голос не засмеялся. Ну-ну, вот это у нас контакт был! Прям разговор по душам.
— Завтра. В десять, — наконец сказал он. — Не опаздывайте.
Он снова поклонился и вышел, плотно прикрыв за собой дверь.
Я остался сидеть на кровати. Это была уже не просто попытка свалить на Мей всю вину за ДТП и отгородить имидж больницы. Это была полномасштабная война, направленная на полное уничтожение ее карьеры.
— Это ложь, — голос Мей дрожал, ее руки дрожали. Она повторила чуть тише: — Ложь…
— Успокойтесь, — сказал я, хотя у самого внутри всё холодело. — Нужно разобраться.
— Разобраться⁈ — она почти кричала, и голос ее завибрировал от ярости и отчаяния. — Как мы разберёмся⁈ Меня завтра заочно признают виновной, лишат лицензии, а потом, возможно, и посадят! А я даже защитить себя не могу! Я здесь, а моё тело лежит в соседнем крыле и пускает слюни!
Она опустилась на стул и закрыла лицо руками. Я посмотрел на нее, на ее опущенные плечи, на подрагивающие колени. Оказывается, даже самые сильные и волевые бывают сломленными.
Глава 14
Ночь перед казнью. Именно так я мог бы охарактеризовать атмосферу, воцарившуюся в моей палате. За окном выл ветер, хлеща по стеклу дождевыми каплями, и его заунывный плач идеально подходил под наше настроение. Мей металась по комнате, как тигрица в клетке. Ее движения были резкими, порывистыми, полными сдерживаемой ярости и бессилия. Она то замирала у окна, вглядываясь в ночную тьму, то снова начинала мерить шагами палату.
— Что за бред, — шипела она, и ее голос был похож на шелест сухих листьев. — Как это вообще произошло? Все было в порядке? Этот идиот Томимо… он же неспособен отличить стетоскоп от клизмы! Как он мог допустить, чтобы пациент впал в кому, когда я ему все буквально по полочкам разложила? Это невозможно!