— Пытаюсь понять, как я вообще докатился до такой жизни, — честно ответил я.
И тут, словно по щелчку, в голове всплыли другие образы. Лицо тетушки Фуми, строгое, изрезанное морщинами, но полное беспокойства. Слезы тетушки Хару. Восторженные крики близнецов, когда они увидели меня в холле. Серьезный, не по-детски взрослый взгляд Ханы.
Я достал из кармана больничной пижамы телефон. Экран загорелся, показав фотографию, которую я поставил на заставку: вся наша семья на пороге приюта. Они все улыбались, щурясь от солнца. Я обещал звонить каждый день, но эта круговерть… она засасывала, как черная дыра, не оставляя времени и сил ни на что другое. Они, наверное, с ума сходят от волнения, но не решаются меня побеспокоить.
А еще вдруг на ум пришли Ямада. Особенно Ямада Аяме. Ее холодные расчетливые глаза и предложение, от которого, по идее, не отказываются. Что-то мне подсказывало, что я уже слишком сильно погряз в эту семейку, что не могло не вызывать недовольства.
Лифт остановился на восьмом этаже. Двери открылись с тихим шипением. Мей вышла следом.
— Знаешь, Херовато, — сказала она, когда мы шли по коридору. Ее голос был задумчивым. — Иногда мне кажется, что я попала в какой-то дурной, очень плохо написанный сон.
— Добро пожаловать в мой мир, профессор, — усмехнулся я. — Я в нем живу уже несколько месяцев. Привыкайте.
Моя жизнь определенно стала слишком сложной. Слишком запутанной. И я понятия не имел, как из всего этого выбираться.
Я доплелся до своей палаты. Мей же словно испарилась, бросив на прощание лишь короткое: «Мне нужно подумать». Куда она отправилась думать: на крышу пугать голубей, в морг медитировать над бренностью бытия или, может, в кабинет главврача, чтобы невидимой рукой начертать на его столе пару ласковых слов, — я не знал, да и, честно говоря, не хотел знать. Мне самому нужно было подумать.
Мой сосед, Мия-сан, уже вернулся со своих процедур и сидел на кровати, укрыв ноги пледом, и читал книгу в потертом кожаном переплете. Он поднял на меня глаза и вежливо кивнул, отложив книгу в сторону.
— Тяжелый день, Херовато-сан? — спросил он своим тихим шелестящим голосом.
— Еще только утро, но можно и так сказать, — вздохнул я, опускаясь на свою кровать, которая жалобно скрипнула под моим весом. — Кажется, в этой больнице слово «покой» используется только в названии одного из отделений, и то, боюсь, с иронией.
Он слабо, одними уголками губ, улыбнулся.
— Да, здесь редко бывает тихо. Но, знаете, иногда именно в этой суете, в этом вечном движении и чувствуешь, что жизнь продолжается. Даже когда кажется, что она замерла.
Я посмотрел на него. На его худые руки с выступающими венами, лежавшие на обложке книги, на его изможденное лицо.
— Вы правы, Мия-сан, — сказал я, и голос мой прозвучал глухо. — Главное, что она продолжается.
Он снова кивнул, словно подтверждая мои слова, и вернулся к своему чтению, давая понять, что не хочет навязывать свое общество. А я, немного посидев и придя в себя, решил, что лучшим лекарством от дурных мыслей будет физическая нагрузка. Тем более, что по расписанию у меня как раз была лечебная гимнастика.
Я спустился на третий этаж. Отделение реабилитации. Здесь смесью пота, резины от эспандеров и какой-то ядреной мази с ментолом. Из-за дверей просторного зала доносились ритмичные скрипы тренажеров, бодрые команды инструкторов и сосредоточенное пыхтение пациентов.
Зал здесь был поистине огромным, залитым светом из панорамных окон. Вдоль одной стены тянулись ряды беговых дорожек и велотренажеров, на которых, словно хомячки в колесе, усердно крутили педали пожилые дамы и господа в спортивных костюмах. В центре зала, на мягких матах, группа пациентов под руководством молоденькой, энергичной девушки-инструктора выполняла упражнения на растяжку, напоминая стайку неуклюжих, но очень старательных фламинго. А в углу двое мужчин с протезами ног, обливаясь потом и сцепив зубы, пытались подтягиваться.
Моим личным тренажером на сегодня был набор легких гантелей. Я сел на скамейку и начал свою рутинную пытку. Поднять, опустить. Снова поднять. Мышцы дрожали от напряжения, как струны расстроенной гитары. Но я упрямо продолжал. Каждое движение было маленькой, но важной победой над собственной слабостью.
Через полчаса я был мокрый, как кот, попавший под тропический ливень, и уставший, но в то же время чувствовал странный прилив сил. Я вышел из зала, вытирая пот с лица рукавом пижамы, и побрел по коридору. Впереди, словно оазис в пустыне, маняще светился автомат с напитками.