Гимназисты сели на венские стулья вокруг изящного овального столика на львиных гнутых лапах. Книжечки, которые они тогда читали - та же "Магнетическая магия" Каанье, или "Пневматология" де Мирвиля - расходились в советах, какой формы стол лучше подходит для общения с загробным миром. Но за прямоугольным столом, стоявшим в столовой, было б неудобно: там гремела, наводя чистоту, прислуга, а вызов духов требует полного сосредоточения на своей просьбе. Сосредоточишься тут, когда ящики буфета выдвинуты, везде тазы, ведра, тряпки...
Они закрылись в гостиной и начали. Сквозь плотно задернутые шторы - так
рекомендовал им "Догмат и ритуал высшей магии" Элифаса Леви - не проникал свет уличного фонаря. Свечей не зажигали. Лишь наверху, за чердачной балкой, хлопала крыльями сидящая на гнезде голубица.
Страх темноты, выползший из детских кошмаров, неожиданно проснулся в юных "спиритах".
Но отложить разговор с потусторонним уже нельзя: именно сегодня замечательная ущербная луна, и день во всех календарях обещался быть нехорошим. Тьма, в которой они сидят, взявшись за руки, сомкнувшись наподобие оккультной цепи посвященных, нагнетает ожидание страшного.
- Мама! - хочет закричать Лида, но тут же спохватывается: ей уже 15 лет, не маленькая.
Дрожит, тщетно пытаясь скрыть испуг, недоросток Дима Кузнецов.
- Дух, вопрошает замогильным голосом Саша Барченко, ты здесь? Если ты уже покинул свои адские чертоги, дай нам знать постукиванием тарелочки или каким-то иным образом.
В столовой падает чугунная утятница.
- Начинается, шепчет Лида, и ее острый коготь больно впивается в большой палец Саши.
Тарелочка подает знак - она стала мелко, но заметно вибрировать.
- Дух здесь! - радостно восклицает Барченко. Раз пришел, то назовись.
Кем ты был в своем земном странствии, замогильный пришелец?
Блюдце общими усилиями очумевших гимназистов начинает вертеться, останавливаясь, когда нанесенная чернилами буква приближалась к черной стрелке. Дима Кузнецов записывал их, чтобы потом, когда верчение кончится, сложить в слова и предложения. Блюдце резко замерло.
- Читай слова духа - приказала Лида.
- Я, Щ, Ж, П, Д, Э - произнес Дима.
- И как это понимать? - удивился Саша.
- А, догадываюсь: был у нас учитель чистописания, Щевелев, он года три назад от чахотки помер. Помните, он все время всем рассказывал, что на курорт деньги копил, жалованья тратил только треть? Расклад такой: я - Щевелев, живу под домом Экермана.
- Очень даже может быть, согласилась Лида, дом Экермана построен на старообрядческом кладбище, правда, его закрыли давным-давно...
- Постойте, но ведь Щевелева похоронили на Андреевском погосте, я был на похоронах, возразил Дима Кузнецов.
- Значит, это не Щевелев - вздохнул Барченко. Давайте прочтем с другого конца: Э, Д, П, Ж, Щ, Я. Обычно мир духов пишет все справа налево.
Но прочесть с другого конца "послание иного мира" им не удалось.
Внезапно Лида закричала, визжа и отбиваясь - дух, дух!!! Он царапается!!! Ай!!! Когтищи!!!
В ужасе вызыватели духов побежали из гостиной, сбивая, толкая друг друга. Дима уронил венский стул, он упал на Сашу, ударив его по ноге. Хаос усугублялся кромешной темнотой - гимназисты в тот момент отдали бы все за самую маленькую церковную свечку, чтобы только осветить пути отступления от "духа".
Когда неудачливые спириты нашли в себе смелость заглянуть в гостиную, их взору предстала смешная картина. Под овальным столом, оказывается, спала любимая кошечка Лидиной мамы, кремовая персидка Люля. Нечаянно, боясь козней "духа", Лида наступила ей на хвост, и глупое животное не нашло ничего лучше, как с яростным шипением кинуться царапаться.
Спиритический вечер был безнадежно испорчен.
- Никакие это не духи, а нервная болезнь - сказал Саша Барченко, когда в следующий раз его позвали на "столоверчение". Подумаешь, диванной кошки испугались! Сильнее всего его задело, что волнительное предвкушение запредельного обернулось провинциальной пошлостью.
Этот случай не выбил гимназиста из мистической колеи, как бывало со многими его предшественниками, но заставил навсегда охладеть к столоверчению. Беседы с духами стали казаться такими глупостями на фоне его дальнейших оккультных поисков и открытий, что даже вспоминать о них
не хотелось.
... Есть дети, безоговорочно верящие старшим, какую бы чушь они им не плели. Барченко, напротив, был недоверчив до невозможности. Везде и всюду он подозревал обман, стараясь во что бы то ни стало докопаться до истины. Прекрасно зная, что истина редко лежит где-то рядом, и до нее придется рыться целую жизнь, и, наверное, даже после смерти тоже, он не собирался останавливаться.
Однажды, когда отец уехал в Орёл на губернское совещание (или, как тогда модно говорить, съезд) нотариусов, Саша остался дома один. Привыкший к большому, дружному, шумному семейству, к играм с братьями и сестренкой, он быстро заскучал. От нечего делать начал слоняться по скрипящим половицам родительской половины. Заглянул в мамину комнату, понюхал флакончики французских духов, чихнул от белой пудры, нечаянно уронив черепаховый овал, запустил руку в ларчик с украшениями, раскрыл зеркальный шифоньер, пахнувший страусовыми перьями и нафталином. Примерил горжетку. Все не то! Тогда Саша вспомнил: очень давно не заглядывал в кабинет отца, где, помимо разных бумаг, сборников законов и юридических журналов, хранились диковинные вещицы. Например, дедова резная перламутровая табакерка, которую уездный священник дал маме в приданое, высыпав табак. Или ножички, инкрустированные рогом. А старинные нестреляющие пистолеты! Так приятно детской ручкой нажать на их тугие, холодные курки, представляя себя Пушкиным, убивающим Дантеса!